Обреченный убивать - Гладкий Виталий Дмитриевич

Если честно, то он меня не впечатлял.

А вот кавказец… Это был тигр. Ребята из нашей группы в подобных спаррингах выступали впервые, а потому несколько робели: несмотря на словесную "накачку" Сан Саныча и долгие часы тренировок на пределе сил и возможностей, не так просто приказать себе: "Вот человек, он твой враг, убей его".

И грузин метелил всех, как хорошо отлаженная машина. Конечно, он больше брал нахрапом, чем техникой, и я это видел, но его длинные руки-рычаги работали без устали и довольно слаженно.

Скопытился кавказец на Двадцать Втором. Жека выступал четвертым и учел ошибки предыдущих. Он повел бой в присущей ему элегантной и молниеносной манере, и грузин минут пять бегал за ним, как кот за мышью.

И добегался. Хлесткий встречный удар буквально подбросил громилу в воздух, а когда он попытался встать с четверенек, нога Двадцать Второго уже нашла его челюсть.

Как же я ошибался во второй "кукле"! Когда он вышел на татами, я краем глаза увидел, что желтое лицо нашего сэнсэя-якудза неожиданно посерело.

С чего бы? – подумал я недоуменно, но тут же весь обратился во внимание.

Противником худощавого оказался один из лучших наших каратистов, Тридцатый, уверенный в себе диверсант-ветеран (если можно считать таковым человека в тридцать лет), с телом, испещренным шрамами.

Похоже, на его совести было немало такого, о чем нельзя говорить даже шепотом и под одеялом. Тридцатый был замкнутым, нелюдимым, и нередко в его глазах проглядывала неумолимая жестокость. Многие из наших ребят побаивались Тридцатого и сторонились, как зачумленного.

Тридцатый начал бой осторожно, но в этой осторожности не было опаски – только трезвый расчет. Худощавый смертник отвечал на его атаки сдержанно, без азарта, которого было больше чем достаточно в спаррингах кавказца.

Меня поразила манера худощавого держаться на татами. Во всех его мягких и точных движениях явно просматривался какой-то стиль, но что это было на самом деле, я понять не мог.

Я ждал, что будет именно так. Несмотря на предупреждения Сан Саныча, Тридцатый все же нанес удар из разряда особо опасных, практически смертельный.

Зал ахнул: он бил наверняка и с такой дистанции, что, казалось, уйти или сблокировать этот удар невозможно.

И все-таки худощавый в каком-то непостижимом акробатическом кувырке ушел. Приземлившись, как кошка – на все четыре кости, – он четко поставил несколько весьма жестких блоков, вертясь, словно юла, и встал на ровные ноги. Потеряв от злобы голову, Тридцатый бросился на него, как таран, используя всю свою силу и мощь.

И тут я впервые увидел худощавого в истинном его обличье. Казалось, что он только сейчас проснулся; в его прищуренных глазах загорелся опасный огонь, а движения рук напоминали мне пассы фокусника – молниеносные, непредсказуемые и непостижимые.

Некоторое время он сдерживал натиск Тридцатого, а затем…

Затем все оказалось просто и страшно – раздался хруст кости, остановленный на замахе Тридцатый захлебнулся криком и упал на татами. Момент удара я просто проглядел – он был выполнен настолько точно и быстро, что я не понял, как худощавый это сделал.

– Ключица… У него сломана ключица. – Жека был взволнован и шептал мне на ухо скороговоркой. – Я тебе говорил… это тот самый, непобедимый. Тридцатый – дурак. Попер на него, как на буфет. Хотел прикончить. И получил в ответ пилюлю – не переварить. Так ему и надо. Ведь видно было, что смертник поначалу не желал ему зла. Между прочим, я только что узнал, как кличут эту "куклу". Двенадцатый. А еще его зовут Ерш.

Да-а… Ну и дела…

Я посмотрел на сэнсэя – он не отрывал взгляда от смертника, расслабленно стоявшего на татами в ожидании очередного противника. Обычно невозмутимое лицо японца искажала гримаса ненависти.

Следующего по очереди, шестого, Двенадцатый уложил за минуту. Похоже, курсант просто мандражировал. Его можно понять – было от чего.

Ерш, или как там его, с виду казался спокойным, но, похоже, внутри у него все кипело. Шестого он, не мудрствуя лукаво, уложил элементарным боксерским хуком и снова скромно отошел в сторону, дожидаясь, пока неудачника приведут в чувство.

Ну что же, пришел и мой черед…

Свой страх я потерял так давно, что уже и не помню когда. Осталось только элементарное чувство самосохранения; без него не выжить ни одному из людей нашей поганой профессии.

Ждешь меня, Двенадцатый? Вот он я, Волкодав. И знай – я упрямый. Все равно тебя, Ерш, достану. Чтоб я так жил, клянусь!