Как свежи были розы в аду - Михайлова Евгения

– Сердце? – спросил Масленников у Аркадия Петровича.

– Букет! – пожал плечами тот. – И сердце, и ломка, и страшное потрясение той ночи, вот что я могу сказать.

– Почему она на допросах скрывала, что заходила в комнату тети?

– Она не скрывала, скорее всего. Это ее мозг спасался от того, что она не хочет вспоминать. Я ж предупреждал: наркотики могут дать искаженную картину. Она увидела сейчас то, что показали ей они. Как тогда себя вела – это ей уже не вспомнить, наверное. Извините, чем смог, тем помог…

Земцов взял видеокамеру, диктофон, поблагодарил врача.

– Как вы думаете, можно вернуться еще к тому моменту, который вызвал у нее потрясение?

– Я бы не стал рисковать. Мы дошли до края. Дальше возможны плачевные последствия… Инфаркт, инсульт…

– Понятно. Вас проводят. Будем работать с тем, что есть. Это немало.

Они с Александром Васильевичем вернулись в его кабинет. Там их ждали Петров и Кольцов. Все напряженно смотрели и слушали рассказ Валентины. Долго молчали.

– Что из этого вытекает, адвокат? – спросил наконец Земцов. – Только не для трибуны, а на самом деле.

– Она могла увидеть ее убитой, в своем воспаленном состоянии испугаться настолько, что нахлынули все призраки прошлого, с которыми она, видимо, борется всю жизнь. Спаслась. Проверенным способом – в закрытой комнате, с дозой из матраса… Второе. Она могла, конечно, увидеть всех этих покойников, когда тетя еще была жива. Ей показалось, что они хотят ее убить, она боролась. В результате – задушила тетю. Третье, самое крутое предположение: она могла там увидеть каких-то людей, которые показались ей матерью и отчимом. И, наконец, самая спокойная версия, которая приводит нас к первой: она могла не заходить в ту комнату, где лежала задушенная Антоновым тетя. Закрыться, спрятаться и увидеть кошмарный наркотический сон. Который сейчас и поведала.

– Врач сказал, это потрясение той ночи.

– Она такой человек, что у нее через ночь потрясения.

– Что делать с этим?

– Мое мнение – предъявлять обвинение Антонову. С отсрочкой, разумеется. Если он выкарабкается. Ветлицкую нужно выпускать по состоянию здоровья и в связи с тем, что ее вину вы не сумели доказать.

– И мы взяли и бросились выполнять приказ адвоката, – саркастически произнес Земцов.

– Но он прав, Слава, – перебил его Масленников. – Послушай меня, я тоже неплохой врач. Она на пределе. Она может сойти с ума, совершить попытку суицида… Дело громкое, у нас, по сути, нет ничего, кроме предположений. Если мы совершим ошибку, которая прикончит эту несчастную… Зачем нам такая неприятность? Пока Антонов поправится, если это произойдет, вполне могут всплыть какие-то вновь открывшиеся обстоятельства. Начнутся суды за наследие… Предлагаю понаблюдать.

– О! – значительно произнес Кольцов. – Наконец-то я обеспечен работой на всю оставшуюся жизнь.

Адвокат Петров хорошо поработал с рассвета. Легкий ветерок чуть шевелил тонкую штору открытого окна. Валентин откинулся на высокую спинку стула и с наслаждением вдохнул упоительный запах августовского утра. Для него эти летние месяцы навсегда останутся самыми сладкими. Медовыми. Они с Мариной расписались вот уже три недели назад.

Долго и напряженно продумывали, как построить борьбу с мужем Марины, который, как они боялись, развода не даст. Но все оказалось вовсе не сложно. На переговоры с мужем пошел Валентин. Сказал короткую речь, которую готовил в мыслях всю ночь, выдержал долгий, не сильно доброжелательный взгляд на протяжении мучительной паузы. Но после первых же слов мужа готов был обнять его, как лучшего друга.

– Если вы с ней думаете, что я буду бороться за чужую любовницу, то вы меня сильно недооцениваете. Я пытался удержать свою женщину. Понимаете разницу? Это раз. Связываться с вами я вообще не желаю, наслышан, – это два. Она может подавать на раздел квартиры. Это три. Письменное согласие на развод завтра будет у моей секретарши. Это четыре. Надеюсь с вами больше никогда не встретиться.

– Это пять, – машинально произнес Валентин. – Я… Мы вам очень благодарны. Квартира у нас есть.

С письменным согласием бывшего мужа и хорошим отношением к Петрову заведующей районным загсом великое дело создания их законной семьи из безумной и беззаконной страсти решилось в считаные дни.

Отпуск он себе дать не смог. Марина тоже расхлебывала последствия серьезного материала. Да им и не нужны были ни моря, ни леса, ни отели, ни рестораны. Они оказались жадными: ни с кем и ни с чем не хотели делить свое сумасшедшее счастье. Выкраивали дни, часы, минуты, мчались сюда. Растягивали ночи… Валентин посмотрел свое расписание: пожалуй, сегодня можно никуда не ехать. Значит, и Марина останется. Она такая… Она не подчиняется ему, как мужу, старшему, более опытному. Она идет рядом, идет навстречу – и по жизни, и в страсти. В моменты самого невыносимого жара может смотреть на него без ложного стыда – прямо и прозрачно, как грешница в раю. Валентин даже сжал крепко зубы, почувствовав знакомый холодок во рту – знак нестерпимого желания, – так захотелось ему броситься к ней, разбудить, обнять… Нет, нужно учиться руководить собой, так и опостылеть можно… Но вроде пока это не грозит. Он подождет, пока она проснется, сама позовет. Он смотрел на их снимок в рамке на столе и не мог ею налюбоваться. Его все восхищало и возбуждало в ней. Аккуратная, женственная фигурка, милое, родное лицо с выразительными серо-зелеными глазами под тонкими по-детски удивленными бровями, короткий носик с едва заметными веснушками, губы – нежные, горячие, зовущие… Пальцы с коротко постриженными ногтями, русые прямые волосы, ступни с розовыми, как у ребенка, пятками. Он забыл, просто выбросил из головы и сердца ту ужасную историю с нападением на нее Романа Антонова, он решил никогда не узнавать у Марины, что там случилось на самом деле… И пока он об этом думал – все вдруг вспомнил, больно и остро. Но решил так решил. Забыто. Да, не так-то просто. Он вошел в ванную, второй раз принял холодный душ, потом заварил крепкий-прекрепкий кофе, пил его быстро, большими глотками, как болеутоляющее средство… И тут она запищала в спальне:

– Валя, и я хочу кофе!

Сразу все отступило, а то, что нужно и важно, вернулось… Он сделал несколько бутербродов, достал оставшиеся с вечера пирожные: Марина сказала, что, раз у них медовый месяц, они вообще будут есть только торты, пирожные и мороженое. Он, конечно, не отказывался от человеческой еды. Но, заказывая в ресторанах обеды и ужины на дом, сладкого покупал, будто на летний детский лагерь. И сам тоже на него подсел. Надо бы вовремя остановиться. Валентин вошел с подносом в спальню, когда Марина юркнула под одеяло, прибежав из ванной. Она строго следила за тем, чтобы он не видел ее неумытой.

– Есть хочу! – радостно сказала она и удобно уселась.

Ела она с удовольствием, вкусно, просто заражая его своим здоровым аппетитом. Они быстро обсудили его и ее дела. Решили, как их сдвинуть, освободив сегодняшний день. Потом вообще поговорили обо всем, что было на слуху – в политике, в сфере светских скандалов, о чем говорят в редакции, что он слышал от разных клиентов… Он поставил поднос на столик, она довольно потянулась и спросила:

– Значит, можно опять спать?

И уютно зевнула.

– Да нет, – сказал он. – Ты способна спать двадцать четыре часа подряд, если тебя подкармливать время от времени. Как труженик я возмущен таким отношением к жизни.

…Она уже не хотела спать. Она тянула к нему руки, таяла, раскрывалась для него, как цветок под солнцем… И вдруг это случилось. Он вспомнил. Ему как будто лезвие воткнулось в висок. Он сжал двумя ладонями ее лицо, постарался сказать спокойно, но не получилось.

– Мне все известно, – произнес он. – Я знаю даже, кто это был. Не знаю только, что он успел сделать и кто его ударил по голове. Романа Антонова.

Она побледнела. Освободилась, чуть отодвинулась.

– Мне не надо было это скрывать, да? Мы бы уже все обсудили, я бы не мучилась. Он жив?

– Да. В неважной форме, но есть надежда, что выкарабкается.

– Ты же не думаешь, что это я его ударила?

– Не знаю.

– Если бы я… Я рассказала бы. Это был другой человек. Он меня спас. Ничего не случилось… Благодаря ему. Он сказал, что, если я тебе сообщу, его посадят…

– Откуда он меня знает?

– Это Коля Гришкин. Твой свидетель. Он следил за отцом, понял, что тот собирается сделать – тот ему что-то говорил, – и приехал за ним. Ударил его сзади бутылкой шампанского. Ее привез Роман. Если он узнает, кто его ударил, то убьет Колю.

– Дорогая, – Валентин сел, потянулся за сигаретами. – Извини, я здесь покурю. Так вот, моя распрекрасная девочка, я настолько рад тому, что тебя спас этот косоглазый Гришкин… Я говорил себе, что это все условности, что к насильникам не ревнуют… Это не так. Я пережил страшную боль. По сравнению с ней то, что ты мне не доверяешь, просто ерунда.