Путешественник из ниоткуда - Вербинина Валерия

Она задыхалась... Но в одном Анна Львовна, к сожалению, была права – у меня не было против нее никаких улик. Никаких. Одна лишь моя личная убежденность.

– Вы мне отвратительны, – сказал я.

– Вы мне тоже, – без малейшего стеснения отозвалась женщина. – Вон!

– Душегубка! – со злостью бросил я ей от дверей. Но не испытал никакого удовольствия, увидев ее ошеломленное лицо. И, уходя, с такой злостью хлопнул дверью, что она чуть не слетела с петель.

– Словом, ничего я от нее не добился, – закончил я, пересказывая Амалии результаты моей поездки к Веневитиновым.

– Нет, почему же, – возразила баронесса Корф. – Вы были там, вы говорили с ней и видели ее лицо. Несомненно, именно она убила свою мачеху. По крайней мере, вы в этом убеждены, и вашей уверенности для меня вполне достаточно. Теперь надо двигаться дальше.

– Я был очень зол, – признался я. – Больше всего меня взбесило выражение ее лица... не знаю даже, как его передать... Она словно гордилась тем, что сделала! И знала, что мне нечем ее уличить, – в сердцах добавил я.

– Ну тут-то она вряд ли права, – отозвалась Амалия. – Сто человек, по ее словам, находились на станции? Стало быть, хоть кто-то да успел что-то заметить. Найти свидетелей – вопрос времени... только, пока мы будем их искать, мадам, скорее всего, будет уже за границей. Хотя и там ее можно будет достать, – добавила моя собеседница. – Но на самом деле важно не это.

– А что? – с любопытством спросил я.

– Фотографии, – отозвалась Амалия.

– Что? – Я решил, что ослышался.

– Я нашла альбом Марьи Петровны, – пояснила баронесса Корф.

Мы сидели в комнате Шумихиной, и закатное солнце, заглядывая в окно, золотило волосы молодой женщины. – Она подала мне довольно тяжелый и пухлый альбом в сафьяновом переплете. – Вот, взгляните... – Отец, мать, родственники, знакомые, какие-то актеры; одна фотография порвана на четыре части и потом склеена... какая-то неудачная любовь, должно быть. – Мы листали страницы, бегло просматривая карточки, многие из которых пожелтели от времени. – Есть снимок первого мужа, того, который Киселев. Вот он, – пояснила Амалия. Со страницы на меня глядел узкогрудый франт с тревожными глазами. – Есть и портрет второго мужа, правда, только один. (Мужчина в усах и с ухоженной бородой, сощурясь, смотрит перед собой, большие пальцы рук он заложил в карманы.) Переверните страницу, там фотография имения, которое могло бы отойти ее сыну. То самое Ревякино, о котором говорила полковница и в продаже которого ее упрекала племянница, наша любезная душегубка.

Это был большой, красивый дом, простоявший, должно быть, не меньше века. Различные флигели и пристройки обезобразили его, но фасад, колоннады, фронтон – все было великолепно и несло на себе отпечаток времени, которое ушло безвозвратно и чей след теперь лишь способен наполнять душу смутным сожалением – словно ты утратил что-то, что и не должно было тебе принадлежать.

– Очень красиво, – искренне сказал я. – Немного напоминает дом моего прадедушки, но тот был в более французском стиле.

– Смотрите дальше, – велела Амалия.

Однако дальше не было ничего интересного. Какие-то групповые фотографии – Марья Петровна с двумя подругами, которые прячут руки в муфты, Марья Петровна на эстраде у рояля в позе «дивы», Марья Петровна и какой-то старичок с подобострастной улыбкой, потом – внезапно – Марья Петровна сорокалетняя, потяжелевшая, с расплывшимися контурами лица... После них следовали две или три фотографии, и альбом кончался. Нет, в нем еще были чистые листы, но карточек больше не было.

– Заметили? – нетерпеливо посмотрела на меня Амалия.

– Что, простите? – глупо спросил я.

Баронесса Корф тяжело вздохнула и стала объяснять мне, как маленькому:

– Карточки Петруши... мальчика... в альбоме ни одной нет. Вам не кажется это странным? Если ради сына она не поколебалась пойти на убийство, то... как же может быть, чтобы она не хранила его карточек?

– В самом деле, – согласился я. – Может быть, они лежали отдельно, в каком-нибудь другом месте?

– То-то и оно, – с досадой ответила Амалия. – Я обыскала всю комнату, но ничего не нашла. Какие-то счета из прачечной, старые афиши, несколько писем от первого мужа, два лотерейных билета... Но фотографий сына нет.

– Может быть, их просто не успели сделать? – предположил я.

– Может быть. – Амалия поморщилась. – Хотя такое мне трудно понять. Ведь даже снимок имения она сохранила.

Мы в молчании уставились друг на друга.

– И что вы теперь думаете? – спросил я наконец.

– Я думаю, – с досадой ответила Амалия, – что мы слишком мало знаем о том деле, с которого все началось.

– Вы имеете в виду убийство Петруши?

– Совершенно верно. А потому я собираюсь поехать в Ревякино и все как следует разузнать. Может быть, живы еще какие-то участники тех событий... Во всяком случае, стоит попытаться.

– То убийство произошло четверть века тому назад, – напомнил я. – Слишком долгий срок, Амалия Константиновна.

– Нет, мой дорогой, – возразила баронесса, поднимаясь с места. – Дело было шумное, лакомое для провинции. Оно обсуждалось не раз и даже не тысячу раз, след таких дел в глуши сохраняется на долгие годы. Это вам не столица, где самое громкое разорение забывается на следующий день.

Лично я считал, что поездка в Ревякино нам мало что даст. Однако, как выяснилось из последующих событий, заблуждался.

Старый дом был все так же прекрасен, как и много лет тому назад – несмотря на то, что хозяйственных пристроек и всевозможных уродливых флигелей стало еще больше. Зато неподалеку от усадьбы был отрыт пруд, и было видно, как возле дна шныряют шустрые маленькие рыбки.

Я представился новому владельцу Ревякина, довольно молодому человеку, который, как оказалось, недавно женился. Он сказал, что усадьбу эту приобрел еще его отец.

– А кто-нибудь в округе помнит старых хозяев? – спросил я. – Мы ищем людей, которые бы знали их лично.

Молодой человек подумал немного и ответил, что вряд ли сможет нам помочь. Кажется, в деревне жила старая нянька Аннушки Маркеловой, но старуха уже лет пять как умерла. Прочие слуги разбрелись кто куда, и их судьбой он не слишком интересовался.

– Полагаю, вам лучше спросить у священника, отца Якова... А я, к сожалению... – И он конфузливо развел руками.

Я поблагодарил его, и мы с Амалией удалились. У дверей хозяин окликнул нас и пригласил поужинать позже у него, если мы не успеем вернуться на станцию.

– Если хотите, можете переночевать у нас... – с улыбкой добавил он. – Моя жена будет очень рада. В наших местах редко попадаются образованные люди.

Амалия поблагодарила за любезное приглашение и сказала, что мы, возможно, воспользуемся им, после чего мы отправились искать священника. Тут, признаться, нам повезло куда больше, потому что отцу Якову было около шестидесяти, и он отлично помнил те давние события.

– Тягостное дело, сударь... – вздохнул священник. – И самое главное, Анна ведь тогда еще ребенок была, а так запиралась – чисто закоренелая преступница... Но надолго ее не хватило, и когда отец стал на нее кричать, во всем созналась... Она-то говорила, что хотела только поиграть с братцем, да кто же так играет-то... Самое нехорошее, сударь, так это то, что раскаяния в ней не было ни капли. Через день после похорон девочка играла и веселилась как ни в чем не бывало... А отец ее вскоре слег, да и не оправился от такого удара...

– А кто именно первым понял, что имело место убийство, доктор? – спросила Амалия.

– Доктор Ястребов, да... Он потом перебрался в Тверь, а года три назад умер. Марья Петровна хотела, чтобы на суде он говорил в ее пользу... Говорят, деньги ему большие посулила, ну да полковник, дядя Анны, дал еще больше... Вот он и заявил, что никакого убийства не было. Да и отец Анны, когда все открылось... не мог же он тогда родного ребенка выдать... Но все равно все вокруг знали, что случилось. Знали – но помалкивали... А Марья Петровна уехала потом. Куда – не знаю... И что с ней сталось, тоже не ведаю.

– Она была заботливой матерью? – спросил я.

– Она-то? Конечно, как же иначе... Петруша ведь ее сын был.

– Да, конечно... Он родился здесь, в усадьбе?

– Нет, в Твери, там доктора получше. А у доктора Ястребова однажды роженица умерла... Марья Петровна и сказала, что не будет здесь рожать.

– А правда, что Маркелов женился на ней только после того, как она родила ему сына? – осведомилась Амалия.

– Ох, правда... Пытался я его вразумить, мол, нехорошо он все-таки поступает... но Лев Сергеевич уперся и ни в какую. Так и настоял на своем... Ну а что вышло? Так, что хуже и не придумаешь...

Амалия поблагодарила священника, и мы удалились.

– Похоже, что ничего нового мы так и не узнали, – проворчал я.

– Терпение, Аполлинер, терпение, – отозвалась Амалия. – Есть у меня одна мысль... – Она заметила кладбищенские кресты и остановилась как вкопанная. – Правда, это пока не мысль, а так, подозрение... Интересно, где его похоронили?