Путешественник из ниоткуда - Вербинина Валерия

– Только не ставьте мое имя полностью, – попросила она, – а то ваши читатели могут подумать бог весть что. Напишите просто: «Посвящается А. К.», и все.

Я пообещал, что исполню ее просьбу, и мы заговорили о моей новой службе. Я заметил между прочим, что мне очень нравится работать с Зимородковым, потому что он добросовестный и умный человек.

– Да, Саша очень хороший человек, – подтвердила Амалия. – Правда, немного замкнутый, но это ничего. Не думаю, что у вас возникнут с ним трудности.

– Он очень жалел, что нам не удалось спасти детей, – сказал я. – Но кто бы мог подумать, что убийца – Ирина Васильевна!

– Да уж, – вздохнула Амалия. – Она всегда казалась такой рассудительной, уравновешенной особой... Что же с ней будет?

– Не знаю, – отозвался я, – хотя сильно сомневаюсь, что ее адвокату удастся растрогать присяжных. Все-таки четыре убийства... Сейчас она находится в женской тюрьме, священник много с ней беседует, но без толку. Что ей ни скажет, она все ссылается на известные слова, мол, «око за око»...

Амалия поморщилась.

– А по делу Марьи Петровны выяснили что-нибудь? Нашлись свидетели, которые видели, что именно Веневитинова столкнула ее под поезд?

– Один свидетель, кажется, есть, – сказал я, – поручик в отставке. Но его показания нам уже ни к чему, потому что Анна Львовна сошла с ума.

После встречи с убийцей своих детей Веневитинова так и не оправилась. Она бормотала что-то бессвязное, отталкивала всех, кто к ней приближался, не узнавала мужа и то и дело принималась рыдать. Ее доктор не скрывал от меня, что считает ее выздоровление маловероятным.

– А что же Андрей Петрович? Ведь он прежде был так ей предан. И потом, они пережили такое горе...

– По-моему, Андрей Петрович уже утешился, – ответил я. – Во всяком случае, он махнул на свою жену рукой, разъехался с ней и совсем ее не навещает.

Амалия зябко передернула плечами.

– Кто же за ней ухаживает?

– Вы ни за что не поверите... ее тетка, старая полковница. Хотя следить за такими больными очень нелегко.

Однако баронессе, очевидно, не хотелось говорить на эту тему, и она завела речь о городе N, о котором, по ее словам, нередко вспоминает.

– Занятный городок, – сказала Амалия. – Вы имеете оттуда какие-нибудь вести? Как поживают ваши знакомые?

– Да, я недавно встречал в Петербурге Зацепина, бывшего управляющего в Старове, – сообщил я. – Он уже отыскал новое место, и, кажется, дела его идут в гору... Рассказал мне, что Былинкин отрастил волосы и носит прическу а-ля Марсильяк. Брандмейстер так же сыплет пословицами, у доктора Соловейко все по-прежнему... Стариков много пьет и каждому, кто хочет купить Старово, рассказывает, что имение проклято, так что покупатели рады убраться от греха подальше. А Григорий Никанорович – вы не поверите – увлекся Настасьей, бывшей подругой Антипки Кривого... Будто бы он в ней души не чает, но жениться не хочет, говорит, что не желает оскорблять светлую память Марьи Петровны. У «Уголка для проезжающих» новые хозяева, а священник...

Я готов был продолжать и дальше, но тут к нам подошел служащий и объявил, что поезд уходит через пять минут и что госпоже баронессе лучше поторопиться. Амалия поднялась с места.

– Благодарю вас... До свидания, Аполлинер, и берегите себя.

– Я провожу вас, – сказал я.

Мы вышли на перрон, и первый, кого я там увидел, был щегольски одетый молодой человек с маленькой головой и волнистыми волосами. Завидев нас, он обрадовался, будто встретил старых знакомых.

– О! Госпожа баронесса! Какими судьбами? А я, представьте себе, тоже еду за границу. Добрый день, господин Марсильяк!

На руках у него по-прежнему было перстней больше, чем пальцев, а на губах сияла улыбка. Амалия вздохнула.

– Добрый день, месье Рубинштейн, – проронила она. – Рада видеть вас.

Шулер заявил, что он самый счастливый на свете человек, потому что удовольствие путешествовать вместе с баронессой Корф превосходит все его мечты.

– А я по-прежнему не играю в карты, – откликнулась та, загадочно глядя на него.

– О, я тоже взял за правило не играть в карты с женщинами, – без запинки парировал авантюрист. Он отвернулся и стал считать чемоданы, которые, пыхтя, тащили по перрону рыжий Акробат и еще двое каких-то личностей весьма подозрительного вида.

– Амалия Константиновна, – тихо сказал я, убедившись, что Рубинштейн не слышит нас, – если хотите, я велю его арестовать. Его поведение просто возмутительно!

– Не утруждайте себя, Аполлинер, – сверкнула глазами Амалия. – Заверяю вас, что у этого господина нет ни единого шанса.

Она ослепительно улыбнулась мне, подала билет кондуктору и поднялась в вагон.

Локомотив протяжно свистнул. Рубинштейн подошел к кондуктору и сунул руку в карман. Недоумение показалось на его лице.

– Прошу вас, сударь, не задерживайте отправление поезда, – сказал кондуктор.

– Да ведь билет был здесь, я сам положил его сюда... – бормотал игрок. – И паспорт... – Он поискал и в других карманах, но ничего не обнаружил. – Федор, – обратился он к рыжему, – ты не знаешь, куда я дел билет?

Амалия была уже в вагоне. Я видел, как она села у окна и помахала мне рукой. Прозвучал третий свисток.

– Сударь, где ваш билет?

– Да был он у меня! – кипятился авантюрист. – Ума не приложу, куда я мог его деть! Акробат, поищи у себя в карманах!

– Да ты что, совсем с ума сошел? – возмутился рыжий, но Рубинштейн так посмотрел на него, что он поспешно стал выворачивать карманы.

Я отвернулся, скрывая улыбку.

– Поезд отправляется, дамы и господа! Осторожно! Поезд отправляется!

Рубинштейн яростно препирался с кондуктором, но тот, не слушая его, уже поднялся в вагон. Состав тронулся с места, и я еще видел, как на прощание молодая женщина, сидящая у окна, махнула мне рукой.

– Счастливого пути, Амалия! – сказал я. И про себя добавил: – И вам тоже, Изабель!

Рубинштейн подошел ко мне, горячо сетуя на вокзальных воров и их неуместную жадность. Акробат меж тем спокойно уселся на груду чемоданов и стал ковыряться зубочисткой в зубах.

Я посоветовал огорченному авантюристу составить жалобу в полицию по всей форме и ушел. Больше, во всяком случае, мне на вокзале было нечего делать.

И теперь, когда мои записки подошли к концу, я точно знаю, чем они будут начинаться. Для читателей я поставлю инициалы посвящения, которые они вряд ли удостоят пристальным вниманием. Но для меня эта книга навсегда посвящается

несравненной Амалии Константиновне,

баронессе Корф,

которая удостоила меня своей дружбы, —

женщине, которой я обязан всем, что я имею,

и которую не забуду никогда,

пока я жив.

Аполлинарий Марсильяк,

Санкт-Петербург, 1884 год.

Имеется в виду крестьянская реформа, одним из последствий которой оказалось постепенное разорение помещиков.

Сара Бернар, знаменитейшая актриса того времени.

1 верста равняется 1,06 километра.

Знаменитый сыщик, герой романов Э. Габорио, чрезвычайно популярных в то время.

Костюм (выражение эпохи).

Лотерея с моментальным розыгрышем призов.

В массе, целиком (франц.).

Ах, месье! Какое несчастье, я вас ранила! Месье, я искренне прошу у вас прощения! (франц.)

Месье, как вы бледны! Вам необходим доктор! (франц.)

Вы мой соотечественник, верно? Ах, как мне повезло! (франц.)

Полицейский (франц.).

Чемодан (франц.).

Но у вас кровь! (франц.)

Последствия (франц.).

Нет, я знала, что скоро сделаю это (франц.).

Родителей (франц.).

А я смеялась, потому что – помните пословицу: хорошо смеется тот, кто смеется последним. Так вот, последней оказалась я (франц.).

Знаете, это все-таки странно. Почему никогда не спрашивают: любите ли вы взрослых? Некоторые считают детей ангелами, но это не так. Есть хорошие дети, есть плохие дети – здесь все как у взрослых. Вы понимаете? (франц.)

Но не так-то легко отыскать такой экипаж в провинции (франц.).

Но это так здорово: ехать куда вздумается, делать что хочется! (франц.)

Теперь я возвращаюсь к себе домой. Надо уладить кое-какие дела. Бедная тетушка Габриэль! Наверное, она была самым неприятным человеком из всех, кого я знала, но она сделала мне больше всех добра. Это потрясающе! (франц.)