Леопард - Несбё Ю

Харри и Бьёрн повернулись на своих креслах к Кайе.

— Что такое? — растерялась она.

— Слушай, — сказал Харри. — По-твоему, это известно каждому?

— А, вот ты о чем… — протянула Кайя. — Просто мой дедушка делал веревки.

— Ага. И для веревок используют вяз и липу?

— В принципе можно использовать лубяные волокна любых деревьев.

— А в какой пропорции?

Кайя пожала плечами:

— Я, конечно, не специалист, но мне кажется, довольно необычно свить в одну веревку лыко от разных пород деревьев. Я помню, Эвен, мой старший брат, говорил, что дедушка использовал только липу, потому что она плохо впитывает воду. И поэтому ему не приходилось смолить свои веревки.

— Что думаешь, Бьёрн?

— Если такие веревки — редкость, тогда, конечно, легче выяснить, где ее сделали.

Харри встал и принялся ходить по комнате взад-вперед. Под резиновыми подошвами линолеум всякий раз жалобно всхлипывал.

— Значит, мы можем предположить, что производство было ограниченным, а продажа — локальной. Как, Кайя, тебе такая версия кажется приемлемой?

— Пожалуй.

— И мы также можем предположить, что места, где веревка была сделана и где ею пользовались, находились друг от друга неподалеку. Эти кустарные веревки вряд ли уезжали далеко от дома.

— По-прежнему звучит вполне правдоподобно, но…

— Давайте примем эту точку зрения за исходный пункт. Вы начинаете искать кустарных производителей веревок рядом с озерами Люсерен и Эйерен.

— Но сейчас такие веревки уже больше никто не делает, — запротестовала Кайя.

— Постарайтесь, — сказал Харри, взглянул на часы, схватил пальто, висевшее на спинке кресла, и пошел к двери. — Выясните, где сделали эту веревку. Я исхожу из того, что Бельман не знает про этих горошин. Или как, Бьёрн?

Вместо ответа Бьёрн выдавил улыбку.

— Ничего, если я проработаю версию насчет убийств на сексуальной почве? — спросила Кайя. — Я могла бы переговорить кое с кем из отдела нравов. У меня там есть знакомые.

— Ответ отрицательный, — сказал Харри. — Общее распоряжение держать язык за зубами насчет того, чем мы занимаемся, в особенности относится к нашим дорогим коллегам из Управления полиции. Похоже, кто-то в Управлении сливает информацию в КРИПОС, так что здесь мы разговариваем только с Гуннаром Хагеном.

Кайя открыла было рот, но взгляд Бьёрна заставил ее промолчать.

— Но ты можешь заняться кое-чем еще, — сказал Харри. — Найти эксперта-вулканолога. И отправить ему результаты анализа этих мелких камешков.

Светлые брови Бьёрна поползли на лоб.

— Пористый черный камень, базальтовая горная порода, — напомнил Харри. — Бьюсь об заклад, что это лава. Вернусь из Бергена часа в четыре.

— Передавай привет Управлению полиции в Бэ-э-эйггене, — проблеял Бьёрн и поднял вверх чашку с кофе.

— Я не в Управление, — сказал Харри.

— Да? А куда же?

— В больницу «Саннвикен».

— Сан…

Дверь за Харри захлопнулась. Кайя посмотрела на Бьёрна Холма, который, открыв рот, все смотрел на закрывшуюся дверь.

— А что ему там делать? — поинтересовалась она. — Он к судебному медику?

Бьёрн покачал головой:

— «Саннвикен» — больница для душевнобольных.

— Да? Значит, он поехал к специалисту по серийным убийствам или что-то в этом роде?

— Так я и знал, что надо было отказаться, — сказал Бьёрн. — Если начальство узнает, чем мы тут занимаемся, мы рискуем работой, а коллега в Бергене…

— Что?

— Она и вправду не в себе.

— Ты хочешь сказать, что она…

— На принудительном лечении в закрытом отделении, вот что я хочу сказать.

Если высокий полицейский делал один шаг, то Хьерсти Рёдсмуен приходилось делать два. И все равно она отставала, идя за ним по коридорам больницы «Саннвикен». За высокими узкими окнами, смотрящими вниз, на фьорд, хлестал дождь. Сосны и ели были такими зелеными, что казалось, вместо зимы пришла весна.

Вчера, едва услышав голос полицейского по телефону, Хьерсти Рёдсмуен сразу же его узнала. Как будто ждала, что он позвонит. И попросит именно о том, о чем он и попросил: поговорить с Пациенткой. Пациентку называли Пациенткой, чтобы обеспечить ей максимальную анонимность после дела об убийствах почти годичной давности, которое она расследовала, из-за чего и оказалась там, откуда вышла: в психиатрической клинике. По правде говоря, оправилась она на удивление быстро, снова вернулась домой, но пресса, которая по-прежнему билась в истерике по поводу этого Снеговика, хотя дело давно было закрыто, не оставляла ее в покое. И однажды вечером три месяца назад Пациентка позвонила Рёдсмуен и спросила, нельзя ли ей опять в больницу.

— Значит, она в приличной форме? — поинтересовался полицейский. — На лекарствах?

— Отвечаю «да» на первый вопрос, — сказала Хьерсти Рёдсмуен. — А на второй не отвечу, поскольку обязана молчать.

Правда же состояла в том, что Пациентка была настолько здорова, что ей не нужны были ни лекарства, ни госпитализация. Тем не менее Рёдсмуен сомневалась, следует ли разрешить полицейскому навестить Пациентку, ведь он тоже участвовал в раскрытии дела Снеговика и может вновь вытащить на свет божий старое и забытое. В свое время Хьерсти Рёдсмуен как психиатр имела возможность убедиться в благотворности вытеснения, в том, что травме надо дать инкапсулироваться, уйти в забвение. Правда, коллегами эта точка зрения недооценивалась. С другой стороны, встреча с человеком, который расследовал то же дело, могла бы стать для Пациентки хорошей проверкой на степень выздоровления.

— У вас полчаса, — предупредила Рёдсмуен, прежде чем открыть дверь в общую гостиную. — И помните: душа уязвима.

Когда Харри увидел Катрину Братт в прошлый раз, он ее не узнал. Вместо красивой женщины под тридцать, темноволосой, с огнем под кожей и в глазах, на него смотрело существо, напоминавшее засохший цветок: безжизненное, безумное, хрупкое, бесцветное. Он испугался тогда, что сломает ей руку, если пожмет ее чуть сильнее.

Тем отраднее было видеть ее сейчас. Она выглядела старше, а может быть, просто устала. Когда она улыбнулась и поднялась ему навстречу, он увидел в ее глазах знакомый огонек.

— Харри Хо! — сказала она и обняла его. — Как дела?

— Ничего, плюс-минус, — ответил Харри. — А ты как?

— Ужасно, — ответила она. — Но теперь гораздо лучше.

Она засмеялась, и Харри понял, что она снова здесь. По крайней мере, большая ее часть.

— А что у тебя со скулой? Болит?

— Только когда говорю или ем, — сказал Харри. — И еще когда просыпаюсь.

— Знакомая песня. Ты стал еще противней, чем я тебя помню, но я все равно рада тебя видеть.

— Аналогично.

— Ты хочешь сказать, что я стала еще противней?

Харри улыбнулся:

— Конечно.

Он огляделся. Другие пациенты в комнате сидели и смотрели кто в окно, кто вниз, на сложенные руки, а кто и просто в стену. Но не похоже было, чтобы они с Катриной вызывали чей-то интерес.

Харри рассказал о том, что произошло со времени их прошлой встречи. Что Ракель и Олег уехали за границу и адрес их неизвестен. О Гонконге. О болезни отца. О деле, которым он занимается. Она засмеялась, когда он предупредил, чтобы она никому об этом не рассказывала.

— Что с тобой? — спросил Харри.

— По правде говоря, меня хотят выпроводить отсюда, тут считают, что я здорова и просто занимаю место. Но мне здесь нравится. Еда оставляет желать лучшего, но здесь безопасно. У меня есть телевизор, и я могу приходить и уходить, когда захочу. Может, через месяц-другой я и вернусь домой, кто знает?

— Кто знает?

— Никто. Безумие приходит и уходит. Что тебе надо?

— А что бы тебе хотелось?

Она долго смотрела на него, прежде чем ответить:

— Помимо того что мне хотелось бы, чтобы ты захотел меня трахнуть, я хотела бы тебе помочь.

— Именно это мне и нужно.

— Трахнуть меня?

— Чтобы ты мне помогла.

— Черт. Ну ладно. О чем речь?

— У вас тут есть компьютер с выходом в интернет?

— У нас есть общий компьютер в общей гостиной, но он не подключен к интернету, они не рискуют. Так что его используют исключительно для раскладывания пасьянсов. Но у меня в палате есть мой собственный компьютер.

— Воспользуйся общим. — Харри сунул руку в карман и вытащил USB-модем. Перебросил через стол. — Это «мобильный офис», так сказали в магазине. Его надо только воткнуть…