Иосиф Сталин. Начало - Радзинский Эдвард

— Ну, хорошо, хорошо, господа, пусть Совет, — успокаивающе сказал Родзянко. — Только без анархии, очень прошу вас, господа. И будьте ответственны. Я и так не понимаю, что у нас происходит. Телеграмма за телеграммой уходят в Ставку к государю, но «безумный шофер» не отвечает! — Родзянко уже собрался продолжить бег по коридору, но мой рассудительный родственник спросил:

— А где заседать Совету?

— Действительно? — остановился Керенский, который тоже приготовился лететь дальше.

Родзянко задумался.

Тогда кто-то из солдат, куривших, сидя на полу, лениво подсказал с пола:

— Отдай им, барин, нумер двенадцать, там таперича никого. Мы из нее стулья утром повынесли в главный зал, она у тебя пустая.

— Совершенно точно, господа, — оживился Родзянко. — И это не обычная комната, это, можно сказать, целая зала… Там прежде сидела наша бюджетная комиссия… Там есть отдельный кабинет для председателя вашей комиссии…

— Совета, — поправил Керенский.

— Ну, с Богом, господа… Только без излишеств. — И Родзянко весело побежал по коридору. Керенский — вслед за ним.

Так в пару минут они создали главный орган будущей Революции, который уничтожит их всех…

Тотчас несколько человек, дотоле стоявших поодаль, подошли к Чхеидзе. Они были меньшевиками и эсерами, освобожденными утром толпой из петроградской тюрьмы. И выбранными в Совет другой толпой — на площади перед Думой.

Здесь же в коридоре эти бестии вместе с моим родственником, меньшевиком Чхеидзе, быстренько назначили руководство Совета — Временный Исполнительный комитет Совета рабочих депутатов.

Но, слава богу, рядом оказался я:

— Позвольте, господа, а где же в вашем Исполкоме большевики?

— Это временный комитет… Выборы истинного Исполнительного комитета Совета состоятся завтра утром, — успокоил Чхеидзе.

Клянусь, я сразу понял: вот она — власть восстания! Как в 1905 году! Ну конечно же Совет — не эти перепуганные думские князья и графы. Разве они смогут руководить слоняющейся без дела грозной толпой? Совет заберет себе ее волю! Нам надо захватить Совет.

Уже к вечеру через посланца я вызвал для совещания всю троицу руководителей петроградских большевиков.

Молотов, в неизменной косоворотке и пиджачке, помалкивал, поблескивая пенсне. Говорили, перебивая друг друга, Залуцкий и Шляпников.

Шляпников, окая, кричал (в эти дни люди разучились говорить спокойно):

— Горит Питер! Фейерверк, восторгу нашего расейского много. Но как устанут от восторга и спросят: «Как без царя жить?» И опять испугаются, как в первую Революцию… Там, глядишь, величество с фронта пожалует, да с войсками…

Залуцкий подхватил:

— Нет, царь так сдастся… На-кась выкуси… Нужны наши действия. Подогревать надо народ! Ежечасно!

— Взорвать, взорвать что-нибудь надо! — кричал Шляпников.

Они что-то еще вопили в восторге и безумии.

Помню, я засмеялся и сказал:

— Ерунда! Монархия кончена! Не поняли? Победная Революция — это идея, мобилизовавшая штыки. В первую Революцию штыков у нас не было. Теперь они с нами. Завтра и мужичок проснется. Он у нас огонь любит. Да как начнет палить господские усадьбы. Как петуха красного запустит!..

Молотов молча слушал. Наконец ему надоело, и он начал говорить. Я впервые услышал, как он сильно заикается. (Вот почему был такой молчаливый. Самое удивительное — это заикание и привычка больше молчать в будущем спасут его. Только молчальники сумеют пережить и Революцию, и времена Кобы. Сам Коба подозрительно относился к ораторам, он не любил много говорить из-за акцента.)

— Все это пустые разговоры, — сказал Молотов. — Надо, во-первых, снова наладить выпуск «Правды!»

(Это была наша главная партийная газета.)

— По-моему, хочешь быть ее редактором? Будь! — щедро распорядился Шляпников.

— Во-вторых, нам нужно достойное помещение для партии, — продолжил Молотов.

— Если монархия и вправду падет, можно будет занять какой-нибудь дворец великих князей, — предложил Залуцкий.

— Это не выйдет, — сказал я. — Великие князья наверняка перейдут на сторону новой власти, все они не любят царя. Новая власть их дворцы вряд ли тронет. Но помещение, и как можно пошикарнее, нам нужно немедля, здесь товарищ прав. Вот его и получим.

Все уставились на меня.

— Прогоним царскую блядь. Особняк Кшесинской — воистину дворец и стоит в хорошем месте.

— Мысль здравая, — согласился Шляпников. — У нас есть свои люди в броневом дивизионе. Они помогут.

— Дивизион не беспокойте. Дворец она освободит сама, — заверил я.

Уставились:

— Как это?

— Объясню потом. Нынче важно другое. Завтра начнется дележ власти в Совете. Нам надо потребовать участия большевиков в его руководстве…

На следующий день с утра мы были в Таврическом дворце. У дворца та же картина — тысячи у входа… В Екатерининском зале — плотная толпа, через нее мы вчетвером протиснулись в помещение Совета, в комнату номер двенадцать.

Во всю величину комнаты — бескрайний, крытый сукном стол.

В зале человек двести: сидят, стоят, ходят, переговариваются. Шум, гам. Идут выборы. Как и положено подпольщикам, вся троица кроме имен имела партийные клички: Залуцкий — Петров, Скрябин — Молотов, Шляпников — Беленин… Оказалось очень удобно. Предлагают в бюро Молотова, а за Молотова среди прочих голосует весь аккуратненький с аккуратненьким носиком аккуратно постриженный Скрябин… Шляпников и Залуцкий выкрикивают: «Беленин!» И зал, жаждущий поорать, кричит: «Беленин!»

Под псевдонимом Беленин избран Шляпников… Далее все то же — троица выкрикнула: «Петров!» — и избрали Залуцкого. А потом всю троицу избрали уже под собственными фамилиями. И меня тоже дважды. Так что в Совете оказалось восемь большевиков. Мы много тогда смеялись.

Веселившихся, счастливых Залуцкого-Петрова и Шляпникова-Беленина через двадцать лет расстреляет мой друг Коба, который ехал в это время в поезде из Туруханска в Петроград. И вместе с Кобой подпишет расстрельный список их нынешний самый близкий дружок, аккуратненький Молотов-Скрябин.

Помню, как в дверях вдруг появились солдаты. Серые шинели, тесня собравшихся у стола президиума, грозно орали. Сначала за столом президиума испугались. Но выяснилось: солдатики не угрожают. Просто хотят участвовать в Совете.

— Мы тоже желаем советоваться! Почему обижаете?

И тогда мы вчетвером хором прокричали:

— Солдат в Совет! Солдат принять!

В тот день он родился — Совет рабочих и солдатских депутатов.

Помню восхищенное лицо Керенского за столом президиума. Он сразу оценил: теперь под началом Совета есть самая грозная сила в столице — солдатня. Та, слонявшаяся по улицам без офицеров, серая бритоголовая вооруженная толпа.