Иосиф Сталин. Начало - Радзинский Эдвард

Однажды в Смольном я увидел в коридоре забавную пару: худой, длинный, хрипло кашляющий поляк Дзержинский и рядом с ним — белокурый, круглолицый весельчак, латыш Петерс (Дзержинский стал Председателем Чрезвычайной комиссии, а Петерс — его заместителем). У Дзержинского в руках папка, он всегда носил ее с собой. В папке — весь секретный архив Комиссии, а у Петерса в кармане кожаной куртки — вся ее тощая касса.

Однако весьма скоро они покинули Смольный и обосновались в величественном здании бывшего градоначальства. Здесь на одном из этажей находились камеры. В них когда-то сидели народовольцы, покушавшиеся на царя, успел посидеть тут и сам Дзержинский.

Теперь вместо камеры Дзержинский обитал в кабинете градоначальника, жил в его квартире. Квартира располагалась здесь же, на пятом этаже.

Помню, как я поднялся в его кабинет по лестнице, покрытой когда-то великолепным, а ныне загаженным, заплеванным ковром (лифт, естественно, не работал).

Дзержинский стоял у зажженного мраморного камина. В огромные окна, глядевшие на Адмиралтейскую улицу, дул наш беспощадный петроградский ветер.

— Будешь работать у нас. Будем организовывать мировую Революцию. Без нее долго не протянем. — И он протянул мне мандат ВЧК. Грозный мандат «Чрезвычайки», — (по городу уже ходили страшные слухи о расстрелах, ею организованных).

На мандате не было указания должности.

Дзержинский сказал:

— По рекомендации Ильича ты назначаешься на эту работу. Ленин сам ознакомит тебя с твоей первой конкретной задачей. — Перхая, задыхаясь от кашля, он все-таки разъяснил: — Как известно, нам объявили бойкот, дипотношений с другими странами нет. Оттого не может быть банальной разведки с помощью посольских и торгпредских должностей. Но мы обойдемся без этого. В период революционного подполья, постоянного бегства за границу вы, старые большевики, отлично выучились пользоваться чужими паспортами, чужими фамилиями и чужими биографиями. Уверен, нелегальную разведку мы сможем наладить хорошо. Желаю успеха, товарищ, — закашлялся, но все-таки добавил он: — И да здравствует мировая Революция!..

В тот день Дзержинский выдал три десятка таких мандатов. И мы, тридцать нелегалов, составили первую советскую контрразведку. Из этих тридцати, пожалуй, никто не уцелел, кроме меня. Всех отправил в небытие мой друг Коба… Но тогда… мы должны были организовать эту самую мировую Революцию.

Помню кабинет Ленина в те первые дни (все в той же комнате классной дамы). Глубокая ночь… Ильич работал тогда круглые сутки… В этой лихорадке ночной работы, сжигающей мозг, сыпались его постоянные гневные резолюции — «расстрелять».

Рядом с Ильичем — засыпающий Зиновьев, свежий Коба и покашливающий Дзержинский. За перегородкой громко, по-мужицки храпит Крупская. Ильичу несколько неудобно за эти басы, и он поясняет застенчиво:

— Надюша простужена. — Потом прибавляет: — Сомнений нет: кайзер терпит военное поражение, Революция в Германии может вспыхнуть со дня на день. Мы должны помочь немецким товарищам. Политбюро предложило ВЧК немедленно создать подпольную сеть в Берлине.

Я понял: если прежде немецкие деньги были призваны подготовить Революцию в империи, то теперь все с точностью до наоборот. Социалистическая Революция в Германской империи должна произойти на деньги бывшей Российской империи. Помогать запалить немецкий костер поручалось нам — группе нелегалов, бывших боевиков, прошедших школу двух Революций. Ленин ценил мое боевое прошлое и недурное домашнее образование — я знал в совершенстве немецкий, английский и конечно же французский. Мог говорить и по-итальянски.

— Как только вспыхнет германское восстание, — сказал Ильич, — наши войска немедленно придут на помощь героическому немецкому пролетариату. Но идти нам придется через Польшу. Эти бляди… — (то есть реакционное правительство Польши), — постараются нам не позволить. Поэтому к походу начнем готовиться уже сейчас. Товарищ Зиновьев предложил незамедлительно взорвать главный Арсенал в Варшаве. — (Идея была дикая и бесполезная, но мы только начинали.) — Это сделаете вы до отъезда в Германию. С вами отправятся несколько товарищей. Возглавлять группу мы поручили товарищу Кобе…

Коба выехал в Варшаву оценить ситуацию на месте. Через три дня он вернулся и, как в добрые старые времена, разработал план.

Вскоре в Варшаву отправились исполнители: Коба, я, Камо и трое товарищей.

Мы обосновались в доме рядом с Арсеналом и начали рыть подкоп. В этом деле мы были новички, но быстро научились.

Рыли на небольшой глубине, копать глубже мешала подпочвенная вода. На четвереньках, в мокрой грязи мы работали с раннего утра до позднего вечера.

Проходили за день не более двух метров. Выкопанную галерею укрепляли досками. На случай если засыплет землей, брали с собой яд чтоб долго не мучиться. На пятый день подкоп обрушился — подвел крепеж, и там остался наш товарищ. Только на седьмые сутки непрерывной работы мы дошли до мертвеца, товарищ принял яд. Нам требовалось подкрепление. Приехали пятеро здоровяков, и с ними мы наконец успешно установили адскую машину. Помню, как в последний раз я сидел в подкопе, и все дрожало от проехавшего над головой трамвая. Укрепленная досками галерея жалко тряслась, из щелей сыпалась на голову земля, пламя свечи грозило погаснуть.

Мы завели машину, вышли из дома и успели пройти полсотни метров, когда над крышами взметнулось пламя. Грохот потряс Варшаву. Арсенал взлетел на воздух.

Но Революция в Берлине почему-то не начиналась.

— И не начнется, — сказал мне тогда Коба. — Мижду нами говоря, эти немцы не рискнут захватить даже вокзал, не купив перронных билетов. — И прыснул в усы. (Впрочем, оказалось, что так сострил не Коба, а чуть ли не сам Маркс.)

Но в Берлин я опять не смог поехать, потому что получил совсем иное задание.

В это время советская Республика была окружена кольцом фронтов и блокады. Против нас сражались добровольческая армия и весь мир. Границ Республики не существовало, нашими границами было это самое кольцо фронтов, то сужавшееся, как удавка, то расширявшееся и удалявшееся от обеих столиц. Но Москва и Петроград оставались нашими.

В непрерывной бойне гражданской войны кровь лилась при полном отсутствии лекарств! Не было термометров в больницах, не было простейшего мыла, не говоря о дезинфицирующих средствах.

Из-за блокады Народный комиссариат внешней торговли фигурировал только на бумаге, купить за границей мы ничего не могли.

И тогда Ильич решился.