Иосиф Сталин. Начало - Радзинский Эдвард

— Надо ехать в Горки — спасать Ильича, — сказал Коба. — Они убьют его разговорами о политике. И, прежде всего, глупая Селедка. Секретариат и Политбюро должны строго наблюдать за его здоровьем. До свиданья, товарищи… Фудзи, останься.

Ягода с Менжинским пошли к дверям.

Уходя, Ягода, так и не проронивший доселе ни слова, молча положил на стол перед Кобой какие-то бумаги.

— Плохо с Ильичем… очень плохо, — сказал Коба, просматривая бумаги. — Скоро я попрошу тебя выполнить одно очень важное задание… А пока мы с тобой немного развлечемся…

Усмехаясь, он начал читать вслух оставленные Ягодой бумаги. Это были донесения агентов Ягоды о шалостях кремлевских бояр.

«…Товарищ А. Енукидзе (секретарь ВЦИК) в 15.30 встретился интимно с товарищем Х. (следовала фамилия), солисткой балета Большого театра. Одновременно он продолжает встречаться с товарищем О., другой балериной того же театра…»

Авель Енукидзе был наш с Кобой очень близкий друг со времен подпольной работы в Закавказье. Он являлся крестным отцом Нади, жены Кобы, — по нашим понятиям почти родственник. Старый большевик, организатор знаменитой подпольной типографии, после Революции Авель не лез в первые ряды… Коба насмешливо рассказывал, как предложил ему войти в Политбюро, а тот в ужасе замахал на него руками. Коба назначил его секретарем ВЦИКа. На этом посту Енукидзе щедро раздаривал квартиры, дачи и прочие блага нашей новой бюрократии. Сам же продолжал жить в небольшой квартирке в Кремле, наслаждаясь свободой от политических интриг и, главное, любовью. Высокий, вальяжный, с огненной шевелюрой и огненным темпераментом, он был знаменит своими бесчисленными любовными похождениями и очаровательно легким, веселым характером. Правда, огненная шевелюра сильно поседела и выцвела, но его широкое рябое лицо по-прежнему всегда улыбалось, и глаза заговорщически блестели при виде любой хорошенькой женщины…

Коба все читал… Оказывается, бывший крестьянин Калинин с его рязанским носом уточкой тоже разделял слабости великих князей — и у него имелась любовница балерина…

Многое в тот день прочитал мне вслух Коба — в том числе про приезды в актерский клуб наркома просвещения Луначарского, вчерашнего богоискателя. «После многократных тушений света, сопровождаемых женскими визгами, товарища Луначарского вынесли на руках в автомобиль… куда с ним села товарищ Розонель — актриса, состоящая с ним в связи…»

— Мижду нами говоря, наши товарищи после лишений дореволюционного времени очень хотят наслаждаться жизнью и сильно подразложились… Впрочем, и мой друг Фудзи не отстает от разложившегося Авеля. Спал с антисоветской сучкой. И просит Ягоду выпустить ее за границу…

Только теперь я понял, зачем он мне все это читал. Да, он все про всех теперь знал, мой друг Коба. И про мою любовную историю тоже.

В 1919 году я устроил в Публичную библиотеку в Иностранный отдел уже немолодую женщину (ей было тогда сорок семь лет). На работу ее оформили под именем Дарьи Евгеньевны Лейхтенберг. Была она воистину величественна. Помню гордо откинутую голову на высокой шее, украшенной ниткой великолепного жемчуга. Сотрудники тотчас поняли: эта из «бывших». Поняли и возненавидели. Держала она себя на редкость независимо. Когда на митинге кто-то провозгласил: «Да здравствует мировая Революция!», Дарья Евгеньевна прилюдно усомнилась, что будет мировая, ибо для этого просто не хватит евреев. И конечно, ее тотчас вычистили из библиотеки с опасной формулировкой «За то, что не изжила черт своего класса — высокомерия и антисемитизма». Но через Кобу я ее восстановил. Если бы в Библиотеке знали, кем была эта «бывшая»! Но знали лишь трое — мы с Кобой и Ильич.

Это была знаменитая княгиня Долли, принцесса Дарья Лейхтенбергская-Богарне, правнучка Николая I, праправнучка императрицы Жозефины и внучка пасынка Наполеона Евгения Богарне. Дело в том, что Мария, любимая дочь палача декабристов Николая I («Николая Палкина», как мы его именовали), вышла замуж за внука Жозефины герцога Лейхтенбергского. Их сын Евгений и был отцом нашей Долли. Ее нянчил царь Александр II. Но Александр III очень не любил ее. «Она похожа на своего развратного деда Макса Лейхтенбергского и поганит, как и он, свое тело», — говорил примерный семьянин, когда ему докладывали о бесконечных романах Долли. После революции она благополучно проживала за границей, где мы с ней и встретились.

Но началось наше с ней знакомство драматично. В одном из модных берлинских кафе я ждал своего связного. И тогда ко мне за столик подсела она.

— Это вы князь Д.?

— Именно так, сударыня.

— Мне много рассказывала о вас великая княгиня Мария Павловна. Я так обрадовалась ее рассказу… Я живу в Австрии. Но как только узнала, что вы в Берлине, тотчас поспешила сюда. Дело в том, князь, что я с вами однажды переспала. Неужто запамятовали? — Она с усмешкой смотрела на меня. Я промолчал. Она продолжала: — Надо вам сказать, что настоящий князь Д. был прелесть. Мы встретились в Тифлисе. Я жила тогда в дядином дворце. Если вы еще помните, дядя был наместник на Кавказе — великий князь Михаил Николаевич. Я переспала с князем Д. в первый же день нашего знакомства, так он был хорош. Помню, ради меня тот, настоящий князь Д., пропустил дежурство во дворце. И великий князь должен был его наказать, но, узнав про нашу связь, сказал: «Бедняга! Он и без того ужасно наказан!» — И она расхохоталась: — Каково?

— Остроумно, — заметил я, переживая не самые лучшие минуты.

— Итак. Я могу вас выдать, и, скорее всего, вас расстреляют… Могу, наоборот, подтвердить, что он — это вы. Чем сильно облегчу вашу жизнь… Я догадываюсь, что вы предпочли бы второе?

Я вздохнул.

— Но «второе» нужно заработать. Для начала расскажите, кто вы. Только всю правду. Иначе…

И я рассказал, ума хватило, точнее, интуиции.

— Замечательно! Я ведь знала Ленина через Инессу Арманд… Она божественна. Но, к сожалению, ограниченна — любит только мужчин… Итак, я хочу вернуться в Россию. Что делать, видимо, тоскую. И кроме того, меня бешено интересует ваш эксперимент…

Короче, она стала работать на нас. Или нас дурачила. Я так никогда не смог до конца ее понять. Одно точно: она и вправду безумно хотела снова жить в России, и я это устроил.

Я обратился к Ильичу. Ее впустили по его личному разрешению.

Считалось, что гражданка Дарья Лейхтенберг приехала в СССР по линии австрийского Красного Креста и осталась у нас, полюбив и приняв нашу Революцию. Особых услуг она нам не оказала, кроме той, первой, когда не погубила меня. Иногда она полезно консультировала ОГПУ, помогая будущим нашим сотрудникам осваивать светские манеры, особенно во время операции «Трест», о которой еще расскажу. Когда наша голодная страшная жизнь становилась невыносима, ей давали возможность уезжать за границу. Как бы в отпуск. Так, летом 1921 года она ездила в Финляндию и жила в доме барона Маннергейма. Кажется, с этим кавалергардом у нее тоже что-то когда-то было. Знаю, что через Маннергейма она помогла получить гражданство Вырубовой, бежавшей в Финляндию (финны долго не давали той гражданство). Однако, побыв за границей, Долли всегда возвращалась, как она говорила, «в немытую уже в буквальном смысле» Россию.