Княжий пир - Никитин Юрий Александрович

— Да… Этот старик, который волк… Или волк, который и старик разом. Хотя нет, ему до земель Руси добираться еще месяц. Он помешать не сможет!

Через двор прошла высокая фигура в черном. Тернинка ощутила, как сладко и тревожно затрепыхалось сердце. Опустив голову, она торопливо выскользнула через задний вход, замедлила шаг и пошла к колодцу, подхватив по дороге ведерко.

Священник взглянул коротко, черные пронизывающие глаза были полны затаенного огня. Тонкие губы слегка изогнулись в улыбке, что сразу осветила его суровое аскетичное лицо.

— Боярские дочери не должны ходить за водой, как простолюдинки.

— Мы не гнушаемся никакой работой, — ответила она. — Ах, Иоанн… Ты говорил с моим батюшкой?

Он коротко взглянул по сторонам:

— Говорил… Не напрямую, а так, потихоньку приближался. Увы, он разгневался от одного предположения, что ты можешь пойти за ромея! А уж про простого священника и вовсе говорить опасно. Я служу другому богу, которого он не любит.

Она поникла головой. Ее отец, знатный воевода Волчий Хвост, не просто не любит чужого бога иудеев, а ненавидит люто. Иоанн прав, им не быть вместе. Зря она тогда отвергла его ухаживания, твердо заявив, что только через обряд венчания…

Он снова поглядел по сторонам. Глаза блеснули удалью, даже голос повеселел:

— Знаешь, Тернинка… Хватит прятаться! Сегодня же ночью надо бежать…

Она испуганно огляделась. Алые щеки залило смертельной бледностью.

— Это… необходимо?

— Увы… Они не отдадут тебя мне в жены. Я чужак! Вчера было рано, а завтра будет поздно. Только сегодня…

Затаив дыхание он ждал, но Тернинка уже вскинула гордо голову. Взгляд ее был тверд.

— Добро.

— Я приготовлю коней, — сказал он торопливо. — Нам нужно пробраться только за городские ворота. А там я уже знаю ваши лесные дороги… да и степные тоже.

Она прошептала, думая явно о другом:

— Откуда?

Его твердые губы, рассеченные в уголке шрамом, тронула легкая улыбка.

— Я не родился в свите посла Царьграда.

Она ощутила его ладонь на своей щеке, шелестнул плащ, а когда повернула голову, мир был пуст, хотя из-за угла слышались веселые голоса молодых дружинников, хрюканье свиньи, гогот довольных гусей. В сердце было холодно и тягостно. Когда наконец решилась сдвинуться, все тело пронизывала слабость, а во рту чувствовалась горечь, будто пожевала сочный лист полыни.

День тянулся невыносимо долго. Она надела на пальцы свои золотые кольца, а те, что не поместились, сложила в узелок, увязала туда и золотые серьги с яхонтами, что достались от бабушки. Из ларца, что подарил ей отец, выгребла все монеты, оделась для дороги, легла в постель и накрылась одеялом.

Заморская птаха смотрела удивленно, поворачивала голову то одной стороной, то другой, будто левым глазом увидит не то, что правым. Перья быстро отрастают, начали блестеть, потолстел, округлился, а каким тощим чучелом постучался неделю назад в окошко! Правда, первым увидел отец, он же и колечко снял, но не ругался, как ждала испуганная Тернинка, а с колечком ушел в свою комнату, долго не показывался.

Петька тогда так с голоду наклевался из ее тарелки, что едва не подавился, а потом так и заснул посреди стола — худой, грязный, облезлый…

— Прощай, Петька, — проговорила она тихо, — не знаю даже, где ты повстречался с братцем… Но все равно спасибо.

Когда лунный свет проник в окошко, она неслышно выскользнула из-под одеяла. Птаха дремала в клетке, сонно раскачиваясь на жердочке. Со двора ни звука, даже собаки отбрехались на запоздавших гуляк.

Сапожки она несла в руке, чтобы не разбудить сенных девок, обулась уже во дворе, спрятавшись за глухой стеной сарая. Облака двигались неспешно, узкий серпик месяца нырял в них как утлая лодочка, и тогда можно было перебегать через открытые места, а дальше она ненадолго затаивалась, выжидала.

Городские врата закрыты, стража хоть и дремлет, но там злые собаки, даже своих встречают так, что будь готов закрываться щитом, потому проще и безопаснее проскользнуть к конюшне, что выстроили прямо под городской стеной, оттуда можно через крышу достичь и края стены…

Она с облегчением вздохнула, губы сами пошли в стороны. Лестница! Он все предусмотрел, будто следит за нею незримо, оберегает, как в его вере крылатые маленькие боги оберегают невинные души.

Когда она взобралась на самый верх, осторожно перенесла ногу через зубцы, снизу из темноты донесся шепот:

— Прыгай…

— Любимый! — вскрикнула она. — Ты уже здесь?

— Тихо, — прошептал он. — Там на страже Вязило с братьями. Он чует, как трава растет!

Она разжала пальцы, через миг его сильные руки подхватили ее в темноте, она ощутила широкую грудь, твердую, как гранитная плита, почувствовала запах дубленой кожи, конского пота, а уха коснулись горячие губы.

— Еще чуть-чуть, и мы сможем разговаривать во весь голос, смеяться громко, не скрываясь…

Он нес ее бегом, в темноте вдали вырисовывались странные силуэты. Она слабо забрыкалась:

— Пусти! Я побегу сама.

— Ты для меня ничего не весишь…

— Пусти, — сказала она настойчиво. — Пусть и без батюшкиного благословения, но волхв еще не соединил наши руки перед ликом Лели.

Он отпустил ее нехотя, дальше побежали, держась за руки. Странные силуэты оказались простыми вербами, в ночи совсем не такие, как днем, дальше тучи осветились изнутри, месяц проткнул рогом и выплыл наружу, залив землю мертвым недобрым светом.

Воздух повлажнел, она еще не видела днепровского берега, но близость воды ощутила. Она едва не падала, с такой силой он волочил за собой. Хотела крикнуть, что уже нет надобности так мчаться, сейчас не остановят, а утром отец и так все узнает.

— Где обещанный волхв? — спросила она тревожно.

— Близко, — пообещал он. — Ты золото взяла?

— И все камешки, — ответила она, хватая воздух широко раскрытым ртом. — Если отец не признает тебя мужем, нам хватит на первые годы.

— Это хорошо, — донесся его голос. — Правда, с моими тратами твоих камешков всего на пару недель.

— Что? — не поняла она.

Он остановился, ухватил ее за плечи. В двух шагах был обрыв, далеко внизу невидимые волны били в берег с такой силой, что земля вздрагивала. Его суровое лицо нависло над ней, и вдруг она ощутила страх, ибо в знакомом лице проступили черты, которых раньше не видела при солнечном свете.

— Ты дальше не пойдешь, — сказал он жестко. — Снимай свое ожерелье, снимай кольца! Тебе все равно с ними или без них лежать на дне Днепра! А мне не все равно.