Княжий пир - Никитин Юрий Александрович

Белоян поморщился, сказал громче, голос можно бы назвать смятенным, если бы Владимир верил, что медведя может привести в смятение женщина:

— На сильного всегда найдется… не сегодня, так завтра, более… На хитрого — хитрейший, на мудрого — мудрейший… Потому падет Царьград, он весь на хитрости да коварстве. И мы, пока живем не по холодному уму, а по сердцу… пока выше всего честь и доблесть — Руси быть и цвести!

Владимир проводил их до лестницы:

— Точно?

— Ей жить, — повторил Белоян хрипло, его бережно спускали по ступенькам, — пока рак не свистнет, сухая верба не зацветет.

— Так и сказано? — крикнул Владимир вдогонку.

— Иначе… — донесся затихающий голос, волхва уносили все ниже, — но суть та же. Мол, падет Русь, когда о чести забудут, главной ценностью станет жизнь, даже жизнь труса и никчемы, когда торгаш станет выше витязя, когда биться не ради чести, а денег…

Владимир вздохнул так, словно сбросил с плеч Авзацкие горы:

— Значит, жить вечно!

Слышно было, как Белоян постанывал, дружинники едва не роняли тяжелое тело на каждой ступеньке. Потом гулко хлопнула дверь.

Конь пал, когда Залешанин был в полуверсте от городских ворот. Выкатился в пыль, ударился больно плечом, ободрав ухо. Ногу из стремени выпутать не успел, но конь, на его счастье, рухнул не на этот бок. Прихрамывая, бросился к воротам.

Сзади зашипело, с веток поднялись, тревожно каркая и раскачивая вершинки деревьев, черные вороны. Он услышал далекий стук, в спину глухо стукнуло. Снова щит Олега спас от пущенной вдогонку стрелы… Как они перебрались?.. Или здесь на всякий случай тоже ждали?

Справа череда деревьев, защищают от ветра, он проскользнул между стволами, помчался изо всех сил. В ночи на фоне сияющего звездного неба жутко чернели горбики могил, над каждым холмиком стоял либо куст, либо дерево. Петляя между могил, Залешанин бежал туда, куда пришел бы и с закрытыми глазами.

Стук копыт стал реже, из-за стены деревьев донеслись голоса:

— Здесь его нет!

— И к воротам еще не успел бы…

Сильный голос рявкнул:

— Тогда поищите за деревьями!

Залешанин добежал до маленького холмика, у изголовья росла высокая стройная береза. С разбегу он обхватил ствол, прошептал:

— Прости меня, Березка… Но, кажется, скоро мы соединимся вновь…

Береза тихо шелестела, его плеч и головы осторожно коснулись мелкие листочки, от них пахло свежестью. Он чувствовал, как ветви обнимают, а листочки, щекоча, гладят щеки, нос, подбородок, осторожно касаются плотно закрытых век. Кончики листьев сняли выкатившиеся слезы, не дав сползать по щекам.

Трое пронеслись на горячих конях прямо к стене Киева. Залешанин, не дыша, смотрел на их уменьшающиеся фигурки, вздрогнул от топота копыт и громких раздраженных голосов.

В двух шагах нервно перебирал ногами разгоряченный конь, по-южному сухой, без единой капли жира, под смуглой кожей при каждом движении проступали и тут же исчезали мускулы. На коне так же нервно привставал на стременах воин ему в масть: сухопарый, поджарый, нервный, которому явно не сиделось, душа просилась в бешеную скачку.

— Ну что? — крикнул он раздраженно.

Залешанин увидел, как справа и слева в его сторону скачут на взмыленных конях люди. Один крикнул хриплым сорванным голосом:

— Хан! Там его тоже нет!

— И мы не отыскали! — прокричал воин, что подскакал с другой стороны. — Там голо, даже буераков нет!..

Хан раздраженно привстал, огляделся. Залешанин четко видел орлиный профиль, злые глаза навыкате, так непохожие на прищуренные глаза кочевника-степняка.

— Но где-то он спрятался?

— Колдовство! — предположил один. Он сделал руками отгоняющие жесты. — Прочь, злые духи, прочь!..

Подскакал еще один, прокричал зло и растерянно:

— Мы обшарили все вокруг на конский переход!.. Голая степь. Русы вокруг своих городов нарочно вырубают даже леса, чтобы к ним не подобраться незаметно.

— Чепуха, — отрубил хан. — Леса вырубают по лени, чтобы далеко не ездить за лесом. Но где-то он должен спрятаться?.. Мы же явно настигали, он не мог быстрее нас добежать до ворот Киева!

Самый старший по возрасту воин, Залешанин определил его по хриплому голосу и седеющим волосам, сказал простуженно:

— Голая степь. Нигде ничего, кроме этой березки.

Хан рявкнул зло:

— Так срубите эту чертову березу!

Трое молодых воинов с готовностью вытащили сабли. Залешанин замер от вида холодной стали. Руки поискали верную булаву, но пальцы стиснули пустоту. Но все равно он не позволит рубить ее нежное белое тело, он бросится, будет рвать их зубами и когтями…

Он уже начал подниматься, когда старший воин сказал раздраженно:

— Я эту березку еще в прошлый набег видел.

Хан огрызнулся:

— Ну и что?

— Если думаешь, что он превратился в березу… то куда делась прошлая?

Хан всхрапнул как конь, глаза дикие, махнул рукой:

— Все за мной. На всякий случай проедем вдоль северной стены. Там мелкие овражки…

Один запротестовал:

— Хан, мы даже в норки сусликов заглядывали!

— Еще раз заглянем, — отрезал хан. — Не найдем, вернемся, там и сообщим.

Залешанин ухватился за белый нежный ствол. Ноги тряслись, распрямляясь, мышцы ныли. В самый последний момент удержался от прыжка к хану.

Сквозь биение сердца он услышал чужие голоса совсем близко:

— Да надо ехать, здесь его нет!

— Кладбище, одни мертвяки в могилках…

Третий голос крикнул торопливо:

— На коней и быстрее в терем Владимира! Мы догоним, пусть даже во дворе князя! Он пеший!

Топот сапог отдалился, послышалось конское ржание, затем конский перестук, что отдалился и затих. Залешанин прижался щекой к белокожему стволу:

— Опять ты сохранила мне жизнь! А я, сильный и отважный, тебя сохранить не сумел…

Листья тихо шелестели. Ему послышались ласковые слова, полные любви и нежности:

— Не кручинься, любимый…

— Моя Березонька!

— Я люблю тебя.

— Я люблю тебя, — прошептал он. Кольнуло страхом, что если сердце разорвется от боли, то черной горечью выжжет полмира. — Я люблю тебя, моя Единственная… И сколько жить буду, другой не замечу, не увижу.

Листья тихо прошелестели что-то ласковое, затем ветви поднялись, открывая его холодному ночному миру. В небе колко смотрели звезды, целые звездные рои, над некоторыми могилами поднимался легкий пар, словно из зимних берлог. Залешанин сказал с болью:

— Ты отсылаешь меня?