Княжий пир - Никитин Юрий Александрович

Добрыня покачал головой:

— Думаешь, не ввяжется?

— Думаю, ввяжется, — признался Илья, — но все же чуточку помедлит… А эта чуточка может быть кордоном между победой и поражением.

— Может, — согласился Добрыня, — но я пойду подтяну подпруги на моем буланом.

— Сумлеваешься?

— В подпругах, — ответил Добрыня, помедлив. — А ты о чем спросил?

— О подпругах, конечно.

— А… а я подумал…

— Я спросил о подпругах.

В напряженном молчании, стараясь не глядеть друг на друга, оба наблюдали, как другое пыльное облачко, постепенно уменьшаясь, двигалось навстречу чужеземному богатырю. Потом слились в одно, стало вроде бы больше… затем, или почудилось, поредело, стало рассеиваться.

Добрыня подавил вздох, украдкой скосил глаза на Муромца. Старый богатырь как поднес длань ребром ко лбу, так и сидел, превратившись в каменное изваяние на неподвижном коне. Даже ко всему привыкший Добрыня ощутил холодок уважения, смешанного с почтительным страхом. Неужто в самом деле старый богатырь не замечает, что его кисть тянет книзу пудовая булава? Не мальчишка, чтобы делать только вид, красоваться силой, втайне изо всех сил напрягая мышцы…

Затем пыльное облако разделилось. Одно стало увеличиваться, направляясь к ним, другое осталось на месте. Муромец нахмурился, наконец опустил руку. Конь впервые подал признаки жизни: вяло шевельнул ухом.

Добрыня положил ладонь на разогретое солнцем седло. Старая вытертая кожа вкусно пахла, конь коснулся теплым боком, словно говоря хозяину: не бойся, я с тобой.

Из пыльного облака вынырнул всадник в красном, гнедой конь несется стрелой, красная грива стелется по ветру, а пурпурный плащ трепещет, как пламя.

Тревожное чувство перешло в страх, Добрыня еще ни разу не видел поповского сына напуганным. То ли по дурости, то ли по мальчишечьей уверенности в своих силах, он отважно бросался на любого противника, зачастую вдвое сильнее, и брал если не силой и умением, то, как почтительно говорили былинники, наскоком. Сейчас же бледен, глаза вытаращены, губы трясутся.

— Что там? — гаркнул Муромец нетерпеливо.

Алеша придержал коня, что готов был, хоть и уже в мыле, мчаться мимо до самого Киева, выкрикнул хрипло:

— Старшой!.. Я не стал задираться, как ты и велел!

— Что за человек там? — повторил Муромец нетерпеливо.

Алеша повторил торопливо:

— Ты велел, чтобы я не ввязывался в бой, если он хоть чуточку выглядит здоровее!.. Я послушался, хотя мог бы… Прости, Илюша, это я так… Он намного сильнее. Честно говоря, это только тебе по силам.

Алеша спрыгнул с коня, торопливо ослабил ремни, но снимать седло не стал, что встревожило Добрыню еще больше. Он взглянул на Илью:

— Позволь теперь мне.

— Ясное дело, — буркнул Муромец. — Только ты тоже… Ну, тебя предупреждать не надо. Ты не ребенок… но все же смотри в оба.

— Не сомневайся, — ответил Добрыня ясным голосом.

Он вскочил в седло легко, конь тут же пошел боком, Добрыня шелохнул сапогом в стремени, и конь помчался красивыми длинными прыжками, словно не конь, а хищный пардус. Цокот подков прогремел глухо и тут же затих, а пыльное облачко стремительно покатилось к другому, что почти рассеялось, будто неведомый боец застыл в недвижимости и ждал.

Алеша суетился возле коня, поправлял ремни, вытер морду, поводил в поводу вокруг сторожки, охлаждая, и Илье почудилось, что поповский сын просто избегает его взгляда. Вон даже голову пригнул, когда идет мимо…

— Ладно, — сказал он с отеческой суровостью, — не казнись… На силу тоже находится сила, как на ухватку — ухватка, а на нахрап — еще больший нахрап. Посмотрим, что скажет Добрыня.

Алеша вскинул голову. Лицо было пристыженное, все еще побледневшее, только на скулах выступили красные пятна.

— Думаешь, привезет связанного?

— Поглядим, — повторил Муромец. — Еще не вечер.

Снова он застыл на каменном коне, у которого даже грива не шелохнулась под набежавшим ветерком, а Алеша все суетливо водил коня, хотя тот остыл, можно поить ключевой водой, поправлял то пояс, то подтягивал и без того высокие голенища щегольских красных сапог на каблуке, словно новгородец, где даже мужики носят сапоги с каблуками в ладонь.

На этот раз пыльное облако как сомкнулось с другим, так и растаяло. Степь опустела. Алеша прерывисто вздохнул, на измученном лице вспыхивали попеременно то надежда, то разочарование. Посмотрел на старого казака, но проще понять что-то по облику каменной скалы, и Алеша снова с надеждой и тревогой всматривался в горячую степь.

Очень не скоро в обратную сторону снова потянулся пыльный след, вырос, Добрыня вынырнул блистающий доспехами, но хмурый, издали видно. Конь шел наметом, замедлил бег за десяток скоков до Муромца, Добрыня сказал с напряжением:

— Илюша, это серьезно.

— Ты с ним не схлестнулся?

— Была мысль, — признался Добрыня, — но уж больно сноровистым он показался. То, что кидает высоко булаву и ловит, — лишь сила и ловкость. Но я заметил то, что не заметил Лешак. Он сидит на коне, держит на поясе меч, а на седле топор — это повадки бывалого воина. Запасной конь под седлом, из седельного мешка торчат запасные щиты. Я видел только краешки, но, судя по полосам, окованы широким булатом. С другой стороны приторочены два копья, лук с полным колчаном стрел. С виду молод, хотя лицо под личиной из черной бронзы, не рассмотрел больше, но по ухватке я бы сказал осторожно, что он из молодых, да ранних.

Муромец нахмурился:

— Видать, придется самому размять старые кости.

Добрыня предостерег:

— Он очень силен! И быстр. Надень панцирь поверх. Кольчуга кольчугой, но от синяков не спасает. А то и от сломанных ребер.

— Меня латы давят, — пробурчал Илья. — Тяжело… Ладно, пусть не налезают. Я ж мужик, а не тонкокостный хиляк, что читать умеет… тьфу!

Младшие богатыри неотрывно следили, как их старшой неспешно удаляется, невозмутимый и тяжелый, каким помнили всегда, а конь сперва еле тащился, потом пошел рысью, затем перешел в тяжелый галоп, наконец понесся, как выпущенная могучей дланью глыба. Уже не пыль вилась за ним, а черная стая галок неслась следом, что были вовсе не галки, а комья земли, выбитые чудовищными копытами тяжелого коня.

Завидев всадника, Илья натянул поводья. Конь, конечно же, и не подумал остановиться, не легконогая лошадка поповского сына, но скок сбавил, перешел на шаг, а остановился уж так, чтобы всадники могли оглядеть друг друга с головы до стремян, не пропустив ни единой бляшки.

Незнакомый поединщик сидел на черном как ночь жеребце. Сам он был высок и настолько широк в плечах, что Илья тихонько присвистнул, зато в поясе тоньше вдвое. На голове дорогой шлем с личиной из черной бронзы, сквозь прорезь блистают глаза, вроде бы черные, как ягоды терна, видны слегка припухлые губы, но подбородок тверд, выдается вперед, с ямочкой, возле губ твердая складка.