Княжий пир - Никитин Юрий Александрович

Белоян глубоко вздохнул, показав на миг два ряда острейших зубов. Из красной, как жерло, пасти пахнуло жаром, будто в брюхе главного волхва был кузнечный горн.

— Трагедия этого волхва в том, что одной ногой еще в прошлом, другой — в будущем, а между ног у него… страшное настоящее!

— В самом деле страшное? — спросил Владимир насмешливо. — А я думал, совсем старик…

Белоян рыкнул:

— Тебе все шуточки. Уже и дед этот предупреждает… Такого зверя раздразнил! Почитай, теперь весь мир против тебя.

Владимир все еще держал в руке меч. Голос прозвучал совсем тихо:

— Есть вещи, за которые стоит драться со всем миром…

Лес надвинулся светлый, кусты на опушке вырублены, дальше березняк да ольховник, не спрячешься. Залешанин проехал с полверсты по светлолесью, не встретив сушин и валежин. Все утаскивают в город для печей и кузниц, Киев растет…

Когда тропка стала узкой, как пастуший кнут, и завиляла, будто не зная, куда спрятаться при виде разбойников, он услышал пересвист птиц, улыбнулся, похлопал коня по шее:

— Уже скоро…

Птички пересвистывались ближе, наконец он привстал в стременах и заорал весело:

— Кол вам в глотку! Это я жирный петух? А ну выходи, кто там сказал? Я сам ему выщипаю перья.

За стеной деревьев свист умолк, а птичья трель вдалеке оборвалась, будто певунью придавило деревом. Потом кусты зашелестели, на тропку вышли двое угрюмого вида мужиков. В руках дубины, волосы на лбу перехвачены кожаными ремешками. Рубахи рваные, засаленные, как и портки.

Залешанин оглянулся, на тропку сзади вышли трое. Двое с палицами, у третьего в руке настоящий боевой топор. Третий, который с топором, предложил хриплым пропитым голосом:

— Слезай, петух. А то из-за тебя коня покалечим.

Залешанин захохотал:

— Это кто ж такой новенький? На недельку всего отлучился в Киев погулять, потешиться, душу отвести, а тут уже новых рыл набрали!

Мужики спереди всмотрелись, один заорал обрадованно:

— Лешка? Залешанин?.. Тебя не узнать!

— И весь какой-то нарядный, — сказал второй с неловкостью. Он подошел, поклонился: — Будь здоров, атаман! Без тебя что-то голодно стало…

Залешанин вытащил из-за пазухи расшитую калиточку:

— Кто угадает, что звенит?

Его окружили, бородач с топором смотрел кисло, явно мечтал занять место атамана, другие же восторженно вскрикивали:

— Неужто еще и кошель увел?

— И коня, и кошель с монетами!

— Ай да Залешанин!

— С таким не пропадешь!

— Любо, братцы, любо!..

— Любо, братцы, жить…

— Эх, атаман, ты всей ватаги стоишь!

Залешанин смеясь швырнул кошель в подставленные руки. Зазвенело, возникла веселая свалка, хотя ни одна монетка не пропадет, все артельное, просто спешат взглянуть, потом раздался такой восторженный вопль, что могли бы услышать и на городских стенах Киева:

— Полон!

— Братцы, это ж даже не серебро!

— Боги, золото, настоящее золото!

— Залешанин, атаман наш удалой!

Залешанин с высоты седла распорядился весело:

— Все гуляем!.. Если вылакали все запасы… понимаю, с горя, то пусть Варнак сбегает к Буркотихе. Вина, пива и мяса!..

Потом на большом костре жарили мясо, пекли птицу. Его старый подручный Задерикозехвост объяснил виновато, что с поимкой атамана вся ватага приуныла. Из-за общих денег едва не передрались и, чтобы не дошло до братоубийства, решили купить мяса и вина, прогулять все, а потом разбрестись, ибо больно опасно промышлять так близко от стен стольного града.

Залешанин удивился:

— А раньше было не опасно?

— Так то с тобой, — сказал Задерикозехвост льстиво. — С тобой ничего не страшно.

Залешанин промолчал. Атаман должен быть всегда довольным и уверенным. Никто не должен знать, какие черви точат душу, какие страхи хватают по ночам за горло. Сказано же, поддайся страху — он и семью приведет.

— Наливай, — велел он. — Моего кошеля хватило бы на десяток бочек, а ты два кувшина принес!

Весь день гуляли, плясали, а вечером он лежал у костра, слушал могучий рев дюжины разбойничьих глоток. Охрипшими голосами пели его любимую «Ой, при лужку, при лужке…». Когда за спиной Залешанина послышались легкие шаги, он уловил аромат лесных трав, сердце трепыхнулось, узнавая Златовласку. Она, единственная из ватаги, всегда держала себя в чистоте, каждый день плескалась в ручье. Честно говоря, Залешанин сам мылся только перед вылазкой на разбой в город…

Она села рядом, легкая и нежная, и не было в ней следа от снежного барса, которого она напоминала в схватках. Золотые волосы полураспущены, только у плеч перехвачены широкой заколкой, дальше падают шелковым водопадом до поясницы. Юбочка коротковата, Златовласка уверяла, что в такой бегать быстрее, как и драться, руки голые до плеч, глубокий вырез, глаза блещут загадочно, пухлые губы полураскрылись. У нее оставался вид невинного ребенка, хотя Залешанин видывал этого ребенка в бою, когда бывалые дружинники вдвоем-втроем пятились под градом ее молниеносных ударов.

— Ты уже не здесь, — сказала она тихо.

Он вздрогнул, посмотрел непонимающе в ее юное лицо с большими внимательными глазами:

— А где же?

— Не знаю. Тело твое здесь, а душа уже на коне, взбирается на высокие стены… Все еще там, ты и Березка?..

Он чуть улыбнулся:

— Не угадала.

— Странно, — сказала она, всмотревшись в его лицо, — не врешь… У тебя глаза становились такими, когда о ней думал… Странно… Ты о ней не думаешь, но мне теперь чудится, что лучше бы думал. А то от тебя веет чем-то… Не знаю даже. То ли могильным холодом, то ли чем-то еще страшнее… Залешанин, что ты задумал?

Он покосился на гуляк, песня становилась громче, уже охрипли, но орут прилежно, ибо сегодня живут, а завтра кто знает, так что надо петь и веселиться, пока живы.

— Тебе одной скажу… сейчас. Утром узнают все. Я покидаю вас.

Она не вскрикнула, он только услышал короткий вздох, словно ее ударили под ложечку. После долгой паузы ее ломающийся голос произнес:

— Можешь сказать куда?

— Не могу.

— Понятно… Надоело грабить своих, хочешь порезвиться в чистом поле, где поединщики рыщут в поисках, с кем бы подраться, где иудеи караваны ведут из дальних стран…

Он наклонил голову, чтобы она не видела его глаз:

— Точно.

Она подбоченилась, засмеялась вызывающе:

— Залешанин! Тебе без меня не обойтись.

— Почему? — удивился он. — Чем ты так уж хороша?

Она томно изогнулась, показывая крутой изгиб бедра, чмокнула губами. Глаза ее смеялись.