Княжий пир - Никитин Юрий Александрович

В огромных дорогих покоях, которые отвели им под отдых, половину занимал бассейн с кристально чистой водой. Появились улыбающиеся полуголые девы, прекрасные, как небесные существа, веселые и смеющиеся. Со звонким смехом содрали с них, преодолевая сопротивление, одежду, завели голых в воду, что оказалась теплой, как молоко кобылицы, нежной и пахнущей диковинными травами.

Ковыль закрыл глаза, стыдясь того, что с ним делают. Узун, напротив, смотрел во все глаза, а прекрасные девы мыли их и терли скребками, как степных коней, обливали водой и снова терли то жестко, то нежно и сладостно. Когда сами обрызгались, то сбросили остатки своих прозрачных одежд, что все равно ничего не скрывают, и тоже восхитительно нагие полезли в воду. Снова терли, разминали мышцы, гоняли кровь по усталым телам, и вскоре даже старый Ковыль ощутил себя молодым и сильным, со стыдом понял, что желает этих женщин. Они тоже заметили и заливались смехом, дразнились, задевали вроде невзначай. Затем обоих вывели и положили возле воды на разостланные упругие циновки. Тонкие, но сильные девичьи руки снова разминали мышцы спины, прошлись по хребту, перебрав каждый позвонок, и снова даже старый Ковыль ощутил в себе юношескую мощь.

Узун лежал вниз лицом. Ловкие девичьи пальцы перебирали каждую мышцу, встряхивали, заставляли наливаться кровью, просыпаться. Он чувствовал, как юная дева наклоняется над ним, при каждом движении острые груди касаются его спины, и там, где острые соски прочерчивают незримые линии, на коже вспыхивают красные полосы прилившей горячей крови, уже почти закипающей. В теле росло неудержимое желание, но в сердце, напротив, поселилась черная горечь. Нет, их поездка не только глупа, но, хуже всего, безнадежна…

Ковыль рядом пыхтел, позабыв о своей почтенной мудрости, всхрюкивал от удовольствия, глаза полузакрыл. Когда его перевернули лицом вверх и над ним нависло смеющееся девичье лицо с копной заколотых сверху волос, он стиснул зубы и застонал от сладкой муки. Совершенно нагая, юная и свежая, но уже с пышными формами, она с хитрой улыбкой продолжала разминать ему мышцы груди, живота, ее пальцы мучительно медленно опускались все ниже и ниже…

Отрок уже ждал их в своих покоях, которые ошеломили степняков великолепием, хотя оба были уверены, что ничто их больше не удивит. Отрок возлежал на роскошном ложе, красное сукно покрыло три ряда толстых перин, по бокам громоздились бархатные подушечки всех размеров, а пол устлан ковром, в котором ноги утопали, как в толстом мху лесных болот.

Перед ложем раскорячился длинный низкий стол. Истекали сладким соком жареные тушки птиц, блестели тугие виноградные гроздья, а узкогорлые кувшины высились, как минареты в богатом городе.

— Велик ты и славен, — сказал Ковыль. — Пока мы ехали, наслушались о твоей мудрости, справедливости, твоей заботе о жителях страны. Поистине всяк счастлив, что ты явился в их земли!

Отрок отмахнулся, чело на миг омрачилось.

— Это сейчас. А когда я прибыл, здесь был такой клубок змей… Уже искусали друг друга, уже дохнут, но ни одна не желает разомкнуть челюсти. Нам терять было нечего, мы сами были на грани издыхания… помнишь, каких нас изгнали?.. Ударили всеми людьми, что у нас оставались. Даже женщины и дети взялись за оружие. Больше половины моих людей полегло, зато на залитой кровью земле воцарился мир. Пусть на страхе, но все же мир. А затем увидели, что я выше всего поставил закон, а уж потом знатность и высокое имя. И когда земледелец начал без страха уходить в поле, когда схваченных разбойников — будь это голодный работник или знатный хан — одинаково вешали на первом же дереве, тогда заговорили, что мы не зря пришли в их земли, а были посланы их богами. Так что сейчас в самом деле люди впервые за много лет наслаждаются миром. Да и нет особой нужды разбойничать, когда колосья ломятся от тяжести зерна, когда коровы приносят по два теленка, когда куры несутся круглый год, а болезни сытое и довольное королевство обходят стороной!

Степняки кивали, а Ковыль сказал уважительно:

— Ты и раньше был мудр. Но только здесь ты смог применить свое умение видеть людей и события.

Узун сказал честно:

— Я верю, что эти земли не знали лучшего правителя.

Отрок засмеялся:

— Дорогие друзья! Я должен бы засмущаться и сказать что-то вроде: ну что вы, я не самый лучший… Но если честно, мне прочли все старые хроники этих земель! Ну, скажу вам, это только в этих богатых землях можно было выжить при таких правителях. Я не лучший, я просто… просто правитель. Но что мы все обо мне и обо мне?.. Расскажите, что в родных степях творится.

Он откинулся на подушки, черные глаза блестели живо и счастливо. Правая рука привычно ухватила гроздь винограда с такими огромными и лопающимися от сладкого сока ягодами, что Ковыль не удержался, громко сглотнул слюну.

Отрок нетерпеливым жестом повел в сторону стола: все в вашем распоряжении, угощайтесь. Бесцеремонный Узун тут же принялся хватать все подряд и засовывать в пасть, гнусно чавкая и брызгая соком. Ковыль ел степенно, памятуя о возрасте и достоинстве. Но и у него сочные фрукты то сплющивались в корявых пальцах, больше пригодных метать аркан и укрощать коней строптивых, то лопались, как надутые пузыри, оставляя прозрачные капли сока на седой бороде, усах и даже падающих на лоб серебряных волосах.

— Степь в огне, — сказал Узун медленно, через силу, потому что ощущение безнадежности окаменело и залегло в душе, тяжелое и неподвижное. — Сын предыдущего кагана русов… да-да, каган Вольдемар, умело теснит нас по всей великой Степи.

Брови Отрока взлетели.

— Он решился пойти в глубь Степи?

— Нет, — признал Узун, — в глубь не идет, но он выстроил гигантский защитный вал, отныне называемый Змеевым Валом…

— Змеев Вал был всегда, — заметил Отрок. — Говорят, их герой Таргитай запряг самого властелина подземного мира и провел борозду по земле, а вывернутая из-под плуга земля и создала эти валы…

— Тот вал уже почти размыли ливни и разнесли ветры. Это Владимир, согнав массы полона, велел выкопать Валы. Кто выжил на этих страшных работах, тех велел зарубить там же во рву. Тем самым принося жертву своим жестоким богам. Кроме того, он выдвинул далеко в степь заставы… Это такие вышки, с которых следят за степью денно и нощно. Внизу оседланные кони. Как только показываются наши удальцы, на вышке сразу же огонь, дым! Это замечают с другой вышки… Словом, наши набеги пресекаются, а свои войска он постепенно продвигает. Медленно, осторожно. Он не похож на своего героического отца, но зато уж куда пришел — палкой не выгонишь. Ханы, лишившись возможности делать лихие набеги на этих презренных землепашцев, снова начали свары… Опять льется кровь, гибнут в сражениях славные батыры, исчезают в огне древние корни некогда славных родов, а вражда выплескивается на соседей…