Княжий пир - Никитин Юрий Александрович

Кулаки стиснулись, в глазах горело злое нетерпение. Все знали, что за огонь сжигает князя, почтительно молчали. Наконец Претич сказал негромко:

— Надо бы послать далеко в степь малую дружину. Не княжескую, а так… кого-нибудь из бояр. Пусть дождется приближения войска, пошлет гонца. А потом будет отступать перед ними, каждый день посылая нам по гонцу. Будем знать, изготовимся.

Владимир сказал с раздражением:

— С чем изготовимся? В городе нет войска.

— Все-таки…

Воеводы ловили взгляд князя, расправляли плечи. Претич даже сделал полшага вперед, а Волчий Хвост кашлянул так, что во дворе испуганно заржали кони.

Князь поморщился:

— Нет, Претич, ты мне здесь нужен со своим советом… И ты, Волчий Хвост, тебе оборону крепить. Поведет передовое войско воевода Калаш. Он умел в бою, воинское дело знает.

— Войско? — переспросил Претич с сомнением.

Владимир взглянул на бодрого Калаша, перевел взор на Претича, снова на Калаша, махнул рукой:

— Добро. Пока не войско, а только свою личную дружину. У тебя сколько воев? Две сотни? Разведаешь боем, как они настроены, языка возьми… Приедешь — расскажешь, решим, какое войско поведешь.

Калаш сдержанно поклонился, пряча довольную улыбку, сразу же отступил и, выбравшись из толпы, быстро сбежал по лестницам с поверха на поверх, пока не выбежал, быстрый и легкий, несмотря на свои пятьдесят и шесть пудов костей и мяса да еще доспехи.

— По коням! — велел он коротко.

Через час городские врата заскрипели, из-под арки выехал на высоком тонконогом коне сам Калаш, за ним пятеро его сынов, крепкие как дубы, закованные в булат. Следом ровными рядами потянулись две сотни самых доблестных богатырей его родного племени угличей. Умудренный жизнью и битвами Калаш не зря считал, что Русь Русью, но родня родней. В личную дружину набирал только из многочисленной родни, а родни, понятно, у такого знатного боярина все племя. Не было сражения, чтобы кто-то из калашевцев бежал с поля боя: позор со стороны родичей страшнее гибели на поле брани. Не было случая, чтобы при отступлении не вынесли своих раненых, а буде кто оставался за вражескими рядами, туда бросались с такой яростью, что завсегда выручали родича, даже если приходилось за одну голову класть десять.

Солнце стояло в зените, Калаш велел ехать вдоль леса, где высокие дубы давали прохладу. Некоторые витязи сняли шлемы. За спиной Калаша сразу же раздался конский топот, сбоку появился молодой парень, весь в железе, даже шлем с личиной. Под широкими пластинами из булата не видать кольчугу, тоже из толстых колец, расклепанных так, что не воткнуть и шило.

На Калаша взглянули синие встревоженные глаза.

— Дядя Калаш, а не опасно ли?

Калаш поморщился, этого племянника навязали едва ли не силой, парень трусоват, да и в кости мелковат, потому и нацепил на себя столько одежек и железа, чтобы выглядеть крупнее и страшнее.

— Ну что тут опасного? — спросил он тоскливо. — Рудик, ты меня уже заел своим нытьем. Вернемся, я тебя определю стену городскую беречь. А для походов ты, дружок, еще не дорос…

Племянник сглотнул воздух. Из-под личины глаза смотрели по-детски чистые, синие как небо, а по красному распаренному лицу катились крупные капли пота.

— Но ведь… шлемы! А вдруг нападут?

— Откуда?

— Ну… из леса. Мы ж так близко едем… Надо бы хоть на версту чтоб вокруг чисто поле…

Голос был неуверенный, но Калаш уловил упрямство и затаенный страх. Усмехнулся:

— Дурень ты, Рудик. Ни один степняк не делает засад в лесу. Они вообще леса страшатся. Вольная степь — вот где могут разгуляться.

Племянник все еще держал коня рядом с конем воеводы. Пугливо огляделся по сторонам:

— А шлемы почто стащили? Вот Бронько уже и колонтарь стащил!.. А если нападут, надеть не успеет!

Калаш сказал с раздражением:

— Бронько и без колонтаря страшнее, чем ты в полной броне. А до встречи с печенегами еще сто раз успеет надеть и снова снять. А вон ты сейчас тащишь на себе это железо, а когда дойдет дело до боя, уже и соломину не поднимешь, а не токмо меч. Это тоже умение: накопить, а не растерять силы перед битвой!

Пристыженный Рудик отстал. Дорога вдоль леса тянулась протоптанная, с одной стороны высится прохладная стена, из глубины леса тянет свежестью, а с другой — простерлось ровное поле, красное от маков. Воздух дрожал от гула множества пчел и шмелей. Видно было, как раскачиваются красные головки цветов, а толстые шмели, распихивая пчел, втискивались в чашечки цветов, мохнатые и желтые от прилипшей на лапки и спины пыльцы.

Наконец лес остался позади, дорога пошла по ровному полю. Легкий ветерок колыхал ковыль, солнце сожгло сочные травы и кустарники, сейчас дружина двигалась по сухой, сожженной степи. Уже за передними всадниками поднималось облако пыли, и дружина растянулась, чтобы пыль хоть малость успевала осесть. Рудик снова начал поскуливать, тревожно оглядываться, а Калаш стиснул зубы и угрюмо помалкивал.

Трижды пришлось пересечь каменистые русла мелких речушек. Одна пересохла начисто, через две переправились, не слезая с седел. Вдоль рек попадались крохотные веси, Калаш дивился богатым стадам, а когда дорогу перегородило огромное стадо гогочущих гусей, что и не подумали уступать дорогу воеводской дружине, невольно покрутил головой: могучие удары нанес недругам Святослав Неистовый. А его сын, нынешний князь, настолько укрепил Русь, вынеся далеко на кордоны заставы богатырские, что уже давно никакой враг не рискует подступить к стенам Киева. Ширится Русь, ширится! И люди все дальше от надежных городских стен чувствуют себя в безопасности.

В одной веси Калаша узнали, прокричали хвалу. А молодые девушки бросили ему вослед горсти отборной пшеницы, дабы боги были с ними в пути. Расчувствовавшись, Калаш бросил им серебряную монету. За спиной слышал веселый визг и возню, но воевода уже не оглядывался.

Солнце клонилось к закату, когда далеко впереди на багровом небе среди ровной степи начал вырастать курган. Усталые кони шли медленно, курган приближался по-царски неспешно. Калаш покосился на Рудика: если он чувствует, как по телу проходит легкая дрожь, то что чует этот парнишка, пригодный больше для песен, чем для рати?

Рудик ехал с широко распахнутыми глазами, даже рот открыл. Древний курган — наполовину размытый ливнями, талыми водами, изъеденный ветрами — все же громаден настолько, что волосы шевелятся на загривке: разве не велеты насыпали? Что за народы здесь жили?

Калаш кивнул:

— Говорят, здесь могила великого Скифа, который и заселил всю Гиперборею. Для кургана Славена, от которого наши племена, он староват…