Княжий пир - Никитин Юрий Александрович

— А чем она хуже твоего топора?

— Ну… топором я могу хотя бы замахнуться. А то и ударить.

Залешанин неспешно взял палицу, подбросил, поймал за рукоять, подбросил выше. Владирог задрал голову, брови взлетели вверх, сам Муромец не подкинет так высоко… правда, старик не больно бахвалится силой. Залешанин подхватил на лету палицу, Владирог отшатнулся, ибо вокруг Залешанина вдруг засвистел воздух, завыл как лютый зверь, заревел по-медвежьи, засвистел по-птичьи, палица превратилась в смазанные полосы, что месили воздух так, что одежда Владирога затрепетала как при сильном ветре.

— Ого, — выкрикнул он, — ты как это?

— Ручками, ручками, — ответил Залешанин из середины вихря. Золотые волосы трепало ветром, он сам колыхался как в воде, руки мелькали, палицу Владирог даже не видел, она оказывалась сразу в десятке мест. — Палица — это палица!

— Во зверь, — прошептал Владирог. — Ты мог бы стать у князя не последним из дружинников!

— Это для тебя честь, пес, — сказал Залешанин презрительно. — А я — волк!.. Моя нора в темном лесу, а не в собачьей конуре.

— Мы живем в теремах, — обиделся Владирог. Он выпрямился, голос стал суше. — Это великая честь — быть верным псом киевского князя! Тебе бы поклониться князю, повиниться! Авось простил бы за такую силищу. Ну, сперва походил бы за конями, конюхи — тоже люди, а потом, глядишь… Я попробую замолвить слово. Ничего не обещаю, сам понимаешь, но попробую…

— Спасибо, — сказал Залешанин беспечно. Его глаза смотрели вдаль, из-за виднокрая выглянул край солнца, брызнул в лицо так весело, неожиданно, что он отшатнулся, засмеялся счастливо, повторил: — Спасибо, не надо.

— Почему?

— Пес из конуры не зрит такого восхода солнца. Ему забор мешает! Да и цепь далеко не отпустит. А вот волк…

— Ну смотри, — сказал Владирог. Он начал придерживать коня, но Залешанин ехал все так же, и Владирог повторил уже с сумрачной угрозой: — Ну смотри… Да, к слову, тебя ж вроде посадили под крепкие запоры?

— Было дело, — отозвался Залешанин, он не обернулся, но слышал, как Владирог пустил коня следом, поехал шагах в трех.

— Но как же…

— Ты что, меня не знаешь?

— Знаю, но… Там запоры надежные, сам видел. Как ты сумел? Или кто помог?

Залешанин повернул голову. Владирог ехал напряженный, глаза упорно смотрели ему в спину. Встретившись глазами с Залешанином, почему-то вздрогнул, в замешательстве отвел взгляд.

— Ладно, не говори. Ты в лес аль как?

— Аль как.

— А это куда?

— Не спрашивай, и тебе не совру, — ответил Залешанин, посоветовал: — Возвращайся. Еще хватятся. А ежели кто заметит, что вернулся той дорогой, какой ускакал я, то не видать тебе старшей дружины.

Владирог остановил коня так резко, что тот едва не сбросил его через голову, а потом оскорбленно поднял на дыбки. Залешанин захохотал и пустил коня вскачь. Встречный ветер охлаждал лицо, трепал волосы и конскую гриву. Земля с грохотом бросалась под конские копыта, исчезала, едва проскочив за стременами, а впереди степь уходила в бесконечность, лишь иногда на виднокрае то справа, то слева темнели гаи, рощи, темные клинья леса.

Свежий утренний ветер обдувал лицо, вдали начала разрастаться стена леса, и Залешанин ощутил, как гадкое чувство растворяется подобно смрадному дымку на чистом воздухе.

…Владимир долго глядел вслед ускакавшему смерду, а когда тот исчез из виду, все еще делал вид, что смотрит вслед, хотя душа уже обогнала разбойника, влетела в Царьград, пронеслась по широким знакомым улицам, ворвалась в императорский дворец, где каждый уголок знаком за два года службы в охране…

Снизу со двора доносились вопли, конское ржание, звон оружия. Воевода Претич не упускает случая, чтобы не заставить княжеских гридней побегать с камнями на плечах по двору, а самые здоровые берут на плечи своих коней и тоже бегают по кругу, как жеребцы при виде кнута.

Вздохнув, Владимир медленно, как старик, нащупал подошвой сапога перекладину лестницы… Он сам чувствовал, что спускается только его тело, а душа уже проникла в покои принцессы Анны, ухватила ее в объятия…

А внизу воевода, страшно выпучив глаза, орал на Чеймана. Сын печенежского хана для старого воеводы был просто сукиным сыном, которому от младшего дружинника до старшего, как до Царьграда на карачках.

— Усы отращивать мало, надо еще и работу делать!.. Ты должен доказать, что ты не коза на веревке, а ратник!.. И не простой, а тот, который и в строю дерется, плечо в плечо с другими… Как зовется такой ратник?

— Сратник, — промямлил Чейман несчастным голосом.

— Правильно, соратник! — одобрил Претич. — Когда втемяшишь в голову, что бои в городе — это не в степи, и тут надо не рвы строить, а завалы копать?..

Чейман робко проблеял:

— Как это… завалы копать?

Претич рявкнул:

— Молчать, когда я тебя спрашиваю! Ты воин или где? В бою или что? Дружинник должен блистать не умом, а доспехами. Вот погляди, как у меня все сверкает!.. А вон у князя так и вовсе сияет так, что глаза на лоб лезут…

Владимир скривился еще больше, воевода если похвалит, то будто помоями обольет.

— Эй, Претич!.. Не мори мальцов. Вроде бы большой войны не намечается, а ты с них по три шкуры спускаешь!

Претич огрызнулся сердито:

— А Дикое Поле? Когда разбили Хазарию, пусть даже вкупе с печенегами, сразу бы забрать все земли себе! А так расчетвертовали на три равные половины!.. Вот и копошится там всякое…

Пока Чейман в муках пытался понять странные слова знатных русов, воевода буркнул что-то вроде: живут тут как свиньи в берлогах, махнул рукой и удалился на задний двор, где заставлял бегать с мешками камней на спине. И хотя бедный Чейман раньше думал, что свиньи вроде бы в берлогах тоже не живут, даже в этих берложьих краях, и непонятно как расчетвертовать на три части… тем более на три половины, но это ему нельзя, а князьям, наверное, удается. Это и зовется ромейским словом «политика», что начинает приживаться и при киевском дворе.

За спиной Владимира страшно заржали кони. Он ощутил холодок тревоги, но чутье и запах подсказали, что это приближается не страшный див, а всего лишь верховный волхв. Голос за спиной прогудел густо, будто шел из-под корней старого дуба:

— Чего шерсть дыбом встала?.. Хорошая новость!

Белоян подошел широкий, переваливающийся на коротких ногах, пасть оскалил так, что шарахались даже на другом конце двора.

— Брешешь, — сказал Владимир недоверчиво.

— Волхвы никогда не врут, — наставительно изрек Белоян. — Они могут утаивать правду, недоговаривать, переиначивать… но разве это ложь?