Мужчины не ее жизни - Ирвинг Джон

(На открытке Алану с изображением «даймлера» 1885 года в музее «Мерседес-бенц» в Штутгарте.)

ТЕБЕ НУЖНА НОВАЯ МАШИНА? Я БЫ ХОТЕЛА ОТПРАВИТЬСЯ С ТОБОЙ В ДАЛЬНЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ. ЦЕЛУЮ. РУТ.

Перелет из Штутгарта в Гамбург, потом на машине из Гамбурга в Киль. Там много коров. Мы в земле Шлезвиг-Гольштейн — родине коров с таким названием. Везет меня торговый представитель моего издателя. Я всегда узнаю что-нибудь новенькое от торговых представителей. Этот, например, объясняет мне, что мои немецкие читатели ждут от меня большего интереса к «политике», чем я проявляю. Торговый представитель говорит мне, что мои романы имеют политический контекст в том смысле, в каком его имеет любое описание общества. Торговый представитель говорит мне: «Ваши книги политизированы, а вы — нет!»

Не знаю, то ли это критика в мой адрес, то ли просто констатация факта, но я ему верю. Этот же предмет возникает в вопросах от публики после чтений в Кюнстхалле в Киле — хорошая аудитория.

Но я вместо этого пытаюсь говорить о писательстве.

«Я в некотором роде похожа на человека, который делает мебель, — говорю я им, — а потому давайте поговорим кое о чем, связанном со стульями или столами».

По их лицам я вижу: им хочется, чтобы все это было сложнее, символичнее, чем на самом деле.

«Я задумала новый роман, — говорю я. — Он будет о том моменте в жизни женщины, когда она решает, что хочет выйти замуж — не потому, что в ее жизни появляется мужчина, за которого она искренне хочет замуж, просто она до смерти устала от плохих любовников».

В зале смех — спорадический и обескураживающий. Я пытаюсь сказать это по-немецки. Смех становится громче, но я подозреваю, что его вызывает мой немецкий.

«Вероятно, это будет моя первая книга, написанная от первого лица, — говорю я им и теперь вижу, что они теряют всякий интерес как на английском, так и на немецком. — В этом случае она будет называться "Мой последний плохой любовник"». (На немецком название звучит ужасно, его встречают скорее с разочарованием, чем со смехом: «Mein lezter schlimmer Freund». Похоже на роман о подростковой болезни.)

Я делаю паузу, чтобы выпить воды, и вижу, как публика, в особенности из задних рядов, покидает зал. А оставшиеся мучительно ждут, когда я закончу. Мне не хватает мужества сказать им, что героиней нового романа будет писательница. Это окончательно подорвало бы их интерес. Нет уж, хватит о том, как пишутся романы, и о конкретных заботах романиста! Даже мне скучно пытаться занять людей рассказом о том, чем же я в действительности занимаюсь.

Из окон моего номера в Киле я вижу паромы в заливе. Они циркулируют между Швецией и Данией. Может быть, когда-нибудь я отправлюсь на таком пароме с Аланом. Может быть, когда-нибудь я буду путешествовать с мужем, ребенком и няней.

Писательница, о которой я думаю: на самом ли деле она считает, что замужество будет концом ее свободы, ее возможности наблюдать мир? Если бы она уже была замужем, то могла бы отправиться к проститутке вместе с мужем! У замужней писательницы может оказаться больше свободы наблюдать. Возможно, женщина, о которой я пишу, не знает этого.

Интересно, стал бы Алан возражать или вместе со мной пошел бы наблюдать за проституткой с клиентом. Нет, конечно, он не стал бы возражать!

Но вот кого бы мне и в самом деле стоило попросить пойти со мной, так это моего отца.

(На почтовой открытке ее отцу с изображением проституток в их окнах на Гербертштрассе — улице красных фонарей в гамбургском квартале Сент-Паули.)

ДУМАЮ О ТЕБЕ, ПАПА. ИЗВИНИ ЗА ТО, ЧТО НАГОВОРИЛА ТЕБЕ. ЭТО БЫЛО ПОДЛО. Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ! РУТИ.

Перелет из Гамбурга в Кёльн; переезд из Кёльна в Бонн; великолепие университета.

Впервые кто-то из аудитории задал мне вопрос о моем глазе. (В моих интервью об этом спрашивали все журналисты.) Это была молодая женщина — она была похожа на студентку и говорила на почти идеальном английском.

— Кто вас ударил? — спросила она.

— Мой отец, — сказала я. В зале внезапно воцарилась тишина. — Локтем. Мы играли в сквош.

— Ваш отец так молод, что играет с вами в сквош? — спросила молодая женщина.

— Нет, он не так молод, — сказала я ей, — но он в прекрасной форме для человека его лет.

— Полагаю, вы побили его, — сказала студентка.

— Да, я его побила, — ответила я.

Но после чтений та же молодая женщина передала мне записку. В ней было написано: «Я вам не верю. Вас кто-то ударил».

Вот что мне еще нравится в немцах: они делают свои собственные умозаключения.

Конечно же, если я напишу в первом лице роман о женщине-писательнице, то каждый обозреватель будет клеить к нему автобиографическую бирку — все будут думать, что я пишу о себе. Но писатель никогда не должен не писать тот или иной роман из опасения возможной нежелательной реакции на него.

Я уже слышу, что скажет Алан по поводу двух моих романов подряд о женщинах-писательницах; но я слышала, как он говорил, что редактор не должен давать рекомендации или советы, о чем писать или о чем не писать. Придется мне напомнить ему об этом.

Но вот что еще важнее для этого нового романа: что такого унизительного для писательницы делает плохой любовник после наблюдения за проституткой с ее клиентом? Что заставляет героиню испытывать чувство невыносимого стыда, приводящего ее к решению изменить жизнь?

Увидев проститутку в деле с клиентом, любовник мог бы настолько возбудиться, что стал заниматься любовью с писательницей таким образом, что у нее неизбежно возникают подозрения: он в это время думает о ком-то другом. Но это просто еще одна разновидность плохого секса. Нет, нужно что-то ужаснее, унизительнее.

В некотором роде эта фаза создания романа нравится мне больше, чем непосредственно писание. Вначале существует столько всяких возможностей. А с каждой выбранной тобой деталью, с каждым словом, которое ты находишь, твои возможности сокращаются.

Вопрос о том, искать мою мать или нет; надежда, что она сама когда-нибудь найдет меня. Какие еще важные события остались в моей жизни? Я имею в виду события, которые могут побудить мою мать найти меня. Смерть моего отца; моя свадьба, если у меня будет свадьба; рождение моего ребенка, если у меня родится ребенок. (Если я когда-нибудь наберусь мужества иметь детей, то у меня будет только один.) Может быть, мне следует объявить о моей предстоящей свадьбе с Эдди О'Харой. Это могло бы привлечь внимание моей матери. Интересно, пошел бы на это Эдди, ведь и он тоже в конечном счете хочет ее увидеть!

(На открытке Эдди О'Харе с изображением необыкновенного Кёльнского собора — величественный собор, самый большой готический собор в Германии.)

МЫСЛЕННО С ВАМИ… НА СЕГОДНЯ ЭТО БЫЛ САМЫЙ ВАЖНЫЙ ВЕЧЕР В МОЕЙ ЖИЗНИ. НАДЕЮСЬ СКОРО СНОВА ВАС УВИДЕТЬ. ИСКРЕННЕ ВАША РУТ КОУЛ.

(На открытке Алану с изображением великолепного замка на берегу Рейна.)

ПОБУДЬ РЕДАКТОРОМ. ВЫБЕРИ ИЗ ЭТИХ ДВУХ НАЗВАНИЙ: «ЕЕ ПОСЛЕДНИЙ ПЛОХОЙ ЛЮБОВНИК» ИЛИ «МОЙ ПОСЛЕДНИЙ ПЛОХОЙ ЛЮБОВНИК». В ЛЮБОМ ВАРИАНТЕ МНЕ НРАВИТСЯ ИДЕЯ. ЦЕЛУЮ, РУТ.

P. S. КУПИ МНЕ ЭТОТ ДОМИК, И Я ВЫЙДУ ЗА ТЕБЯ ЗАМУЖ. ВПРОЧЕМ, Я, НАВЕРНО, И ТАК ЗА ТЕБЯ ВЫЙДУ.

В поезде из Бонна во Франкфурт мне пришло в голову еще одно название для нового романа; может быть, оно более трогательное, чем «Мой последний любовник», но только потому, что позволит мне написать еще одну книгу от третьего лица. «Что она видела, чего она не знала». Наверно, это слишком длинное и литературное название. Еще вернее было бы через точку с запятой. «Что она видела; чего она не знала». Могу себе представить реакцию Алана на точку с запятой в названии, но его и так раздражают мои точки с запятой. «Теперь никто толком не понимает, что они означают, — говорит он. — Если у тебя нет привычки читать романы девятнадцатого века, то у тебя создается впечатление, что автор убил фруктовую мушку точно над запятой — точки с запятой ничего теперь не значат, они только отвлекают внимание». И тем не менее я думаю, что выйду за него!

От Бонна до Франкфурта два часа пути. Мое франкфуртское расписание самое длинное и самое занятое. Только два чтения, но интервью — одно за другим; а на самой ярмарке — круглый стол, который нагоняет на меня страх. Тема — воссоединение Германии.

«Я — не писатель, — непременно скажу я в какой-то момент. — Я только рассказчик».

Просматривая список других участников круглого стола (это все авторы, приехавшие на ярмарку продвигать на рынок свои книги), я обнаружила там одного отвратительного американца из семейства невыносимых интеллектуалов. Есть и еще один американский писатель — женщина, менее известная, но не менее отвратительная; она принадлежит к школе «Порнография нарушает мои гражданские права». Если она еще не написала рецензию на «Не для детей», то теперь напишет, и эта рецензия будет отнюдь не доброжелательной.