Мужчины не ее жизни - Ирвинг Джон

Рут снова прошла мимо проституток на Корсьеспортстег. Теперь на улице стало больше мужчин, которые не смотрели ни на нее, ни друг на друга. Двух из них она узнала — они описали тот же круг, что и она. Сколько раз они еще будут возвращаться, чтобы внимательнее присмотреться к товару? Это тоже было интересно знать Рут — необходимая часть ее исследования.

Хотя для нее и было бы легче поговорить с проституткой на тихой, мирной улице вроде Бергстрат, Рут полагала, что персонажи — еще одна женщина-писательница и ее плохой любовник — должны были пережить это в самой захудалой из комнат квартала красных фонарей. В конечном счете, если этот удручающий опыт должен был унизить и устыдить ее, то разве не логично, чтобы она получила его в более соответствующей (чтобы не сказать — более характерной) атмосфере, среди невообразимой убогости?

На этот раз проститутки на Корсьеспортстег настороженно посмотрели на Рут и едва заметно кивнули раз или два, показывая на нее. Женщина, которая рассмеялась, когда Рут оступилась, смерила ее холодным оценивающим взглядом без капли дружелюбия. Только одна из женщин сделала жест, который можно было истолковать и как приглашение, и как проявление неприязни. Она была почти ровесницей Рут, но гораздо грузнее и с крашеными светлыми волосами. Женщина направила на Рут указательный палец и опустила глаза, выражая утрированное неодобрение. Это был жест сельской учительницы, хотя в самодовольной улыбке грузной женщины Рут увидела изрядную долю порочности — возможно, та сочла Рут лесбиянкой.

Рут, снова повернув на Бергстрат, пошла неторопливым шагом, надеясь, что та проститутка в годах уже успела одеться — или раздеться, что было вполне возможно, — и занять свое место в окне. Одна из молоденьких и хорошеньких проституток открыто подмигнула Рут, которая почувствовала странное возбуждение от этого насмешливо-непристойного предложения. Подмигивание хорошенькой девушки настолько смутило Рут, что она чуть не прошла мимо проститутки в годах, не узнав ее; женщина настолько преобразилась, что стала практически другой, ничуть не похожей на ту простоватую, что шла с сумкой и которую Рут видела на улице всего несколько минут назад.

В открытых дверях стояла жизнерадостная рыжеволосая шлюха. Ее кроваво-красная помада отвечала цвету алого бюстгальтера и трусиков, кроме которых на ней ничего не было, если не считать часов на золотом браслете и черных туфель на гвоздиках трехдюймовой высоты. Теперь проститутка стала выше Рут.

Шторы на окне были раздвинуты, и Рут увидела в комнате старомодный табурет с круглым сиденьем и медным полированным основанием, а проститутка занималась самым что ни на есть обыденным делом — она стояла в дверях с веником, которым только что смела с порога единственный желтый лист. Держа веник на изготовку и словно ожидая нового притока листьев, она внимательно оглядела Рут с ног до головы, словно это Рут стояла в своем нижнем белье на высоких каблуках, а проститутка была скромно одетой домохозяйкой, занятой своими ежедневными делами. В этот момент Рут поняла, что остановилась, а рыжеволосая проститутка кивнула ей с любезной улыбкой, которая — поскольку Рут так и не могла набраться мужества заговорить — на глазах Рут приобретала недоуменный оттенок.

— Вы говорите по-английски? — пробормотала Рут.

Проститутку этот вопрос, казалось, скорее развеселил, чем изумил.

— У меня нет никаких проблем с английским, — сказала она. — И у меня нет проблем с лесбиянками.

— Я не лесбиянка, — сказала ей Рут.

— Тоже ничего, — ответила проститутка. — Это твой первый раз с женщиной? Я знаю, что нужно делать.

— Мне ничего не нужно делать, — быстро сказала Рут. — Я просто хочу поговорить с вами.

На лице проститутки появилось недовольное выражение, словно «поговорить» — это было какое-то особое, претившее ей извращение.

— Это будет стоить вам подороже, — сказала рыжеволосая. — Разговор — дело долгое.

Рут поразилась тому, что сексуальные услуги, похоже, здесь предпочитают разговору.

— Да, я, конечно же, заплачу вам за ваше время, — сказала Рут рыжеволосой, которая методично разглядывала ее. Но проститутка оценивала вовсе не фигуру Рут — ее интересовало, сколько Рут заплатила за свою одежду.

— Это будет стоить семьдесят пять гульденов за пять минут, — сказала рыжеволосая; она правильно сумела оценить, что неброская одежда Рут стоит немалых денег.

Рут расстегнула сумочку и принялась перелистывать незнакомые купюры в бумажнике. Семьдесят пять гульденов… это что — пятьдесят долларов? Рут решила, что это куча денег за пятиминутный разговор. (За те услуги, которые проститутка обычно предоставляла — за такой же или меньший промежуток времени, — такое вознаграждение казалось недостаточным.)

— Меня зовут Рут, — нервно сказала Рут.

Она протянула руку, но рыжеволосая рассмеялась; вместо того чтобы пожать ей руку, она за рукав кожаной куртки затащила Рут в маленькую комнатку. Когда они обе оказались внутри, проститутка заперла дверь и задернула шторы на окнах; ее терпкие духи в таком небольшом помещении подавляли не меньше, чем почти полная нагота рыжеволосой.

В комнате преобладал красный цвет. У тяжелых штор был темно-бордовый оттенок, у широкой ковровой дорожки — кроваво-красный; у покрывала, которым аккуратно была застлана двуспальная кровать, был старомодный рисунок из розовых лепестков; наволочка на единственной подушке была розовой. А полотенце (размером с банное), тоже розовое, но отличного от наволочки оттенка, было сложено ровно пополам и лежало посредине кровати — явно, чтобы защитить покрывало. На стуле рядом с аккуратной рабочей кроватью лежала стопка этих розовых полотенец; вид у них был застиранный и слегка выцветший, как и у комнаты.

Маленькая красная комната была увешана зеркалами; здесь было почти столько же зеркал, развешанных под вызывающими протест углами, сколько и в фитнес-клубе отеля. А свет в комнате был таким тусклым, что Рут, делая любой шаг, видела свою тень, двигающуюся то вперед, то назад, то в обе стороны одновременно. (Зеркала, конечно же, отражали и множество проституток.)

Проститутка села на свою кровать — ей и смотреть было не нужно: она попала точно в центр полотенца. Она перекрестила ноги в щиколотках, опираясь на высокие каблучки, и подалась вперед, положив ладони на бедра; это была точно выверенная поза, в которой ее дерзкие, хорошей формы груди подались вперед, подчеркивая выемку; Рут открылось зрелище ее маленьких лиловатого цвета сосков через бордовую сеточку полубюстгальтера. Ее трусики-бикини V-образной формы были преувеличенно высокими — они удлиняли пах и оставляли на виду растяжки — следы беременности — ее заметного живота; она явно рожала — как минимум один раз.

Рыжеволосая указала на просевшее легкое кресло, предлагая Рут сесть. Кресло оказалось таким мягким, что колени Рут, когда она наклонилась, уперлись ей в грудь; ей пришлось обеими руками ухватиться за подлокотники, чтобы не возникало впечатления, будто она сидит, вальяжно развалившись.

— Это кресло больше подходит для минета, — сказала ей проститутка. — Меня зовут Долорес, — добавила рыжеволосая, — но друзья зовут меня Рои.

— Рои? — повторила Рут, стараясь не думать о количестве минетов, совершенных в этом кресле, обитом потрескавшейся кожей.

— Это значит «Красная», — сказала Рои.

— Понятно, — сказала Рут, подаваясь вперед в минеточном кресле. — Понимаете, я пишу историю, — начала Рут, но проститутка быстро встала со своей кровати.

— Вы не сказали, что вы журналистка, — сказала Рои Долорес — Я не разговариваю с журналистами.

— Я не журналистка! — воскликнула Рут. (Бог ты мой, как жалит это обвинение!) — Я романистка. Я пишу книги, ну, это все выдуманное. Мне только нужно быть уверенной, что детали точны.

— Какие детали? — спросила Рои.

Она не пожелала садиться на кровать и теперь мерила шагами комнату. Ее движения позволили писательнице увидеть некоторые дополнительные стороны тщательно продуманного рабочего места проститутки. На внутренней стене была смонтирована небольшая раковина; рядом с ней расположилось биде. (В зеркалах, конечно, отражалось еще несколько биде.) На столике между биде и кроватью лежала упаковка салфеток и рулон бумажных полотенец. На белом эмалированном подносе, наводившем на мысли о больнице, лежали знакомые и незнакомые смазки и гели, а еще пугающего размера фаллоимитатор. Такой же больничной белизны, как поднос, была и корзинка для мусора с крышкой, распахивавшейся при нажатии педали. Через приоткрытую дверь Рут видела полутемный туалет, унитаз с деревянным сиденьем и сливной бачок с болтающейся цепочкой наверху. На столике у торшера с алым цветного стекла колпаком и неподалеку от минетного кресла стояли чистая пустая пепельница и плетеная корзиночка, полная презервативов.