Испытание верностью - Арсентьева Ольга

В этот раз, однако, стучали особенно долго, негромко, но настойчиво, с некоей просительной интонацией.

Потом тихо позвали завхоза по имени.

Екатерина Алексеевна, чертыхнувшись, остановила игру (чуть-чуть недотянула до пятого уровня!) и пошла открывать.

За дверью обнаружилась секретарша Манечка с мокрыми глазами и мокрым же носовым платком в руках.

– Опять он меня не пускает! – Манечка проскользнула мимо завхоза в кабинет и поскорее, пока та не передумала, уселась на стул для посетителей.

Екатерина Алексеевна посмотрела на Манечку.

Потом на зажатый в руке мобильный телефон, где истекали последние секунды дозволенной в игре паузы.

Затем снова на Манечку.

– Ну, может, теперь и не самое подходящее время, – заметила завхоз, со вздохом усаживаясь в кресло напротив, – у них вот-вот ребенок родится. Вряд ли им сейчас до гостей.

– Почему – вот-вот? – всхлипнула Манечка. – В середине января же…

– Не в середине, а в начале, – поправила ее завхоз, – календарь возьми да подсчитай.

– И на осенние каникулы он меня тоже не пустил…

Завхоз кивнула. Она была в курсе семейных проблем Манечки, как, впрочем, и вся школа.

Секретарша вышла замуж за физрука еще летом. Узнав, что Карл женился на Аделаиде, она с горя уступила физруку, а потом и вовсе переехала из своей коммуналки в его однокомнатную квартиру. И в ЗАГС с ним пошла.

В семейной жизни физрук подчинился Манечке, старался ни в чем ей не прекословить и выходки ее сына Лешки, пребывавшего в то время в подростковом негативизме и критическом отношении ко всем взрослым вообще, а к новоявленному мужу матери в частности, переносил стоически.

Но когда Манечка решила поехать в Швейцарию, он неожиданно проявил твердость и неуступчивость, сказав, что одну Манечку (в смысле, с Лешкой, но без себя) туда не отпустит.

Она и силу пыталась применить, и угрозы, и даже пробовала мужа убедить, что нечего тому беспокоиться, потому как у них, у Манечки с Карлом, чисто братские отношения.

Ничего не помогало, муж оказался тверд как кремень – или все вместе, или никто никуда.

Завхоз в глубине души такую позицию физрука одобряла.

Хотя хорошо понимала и Манечку. Та привыкла к свободной холостой жизни, а тут такая возможность, за границу съездить, и не в какую-то там бывшую братскую республику, а в нормальную европейскую страну. И тратиться ни на что не надо, на всем готовом. В общем, хочется развлечься, по магазинам побегать, с Карлом хоть и под присмотром Аделаиды, но пообщаться…

Ну а с мужем под боком какое же развлечение и общение? Так что завхоз Манечке, конечно, сочувствовала, но помочь ничем не могла.

– Нет, могли бы, – горячо возразила секретарша, перестав всхлипывать, – могли бы, Катерина Алексевна! Если б только вы согласились…

– Что такое? – с неудовольствием спросила завхоз и посмотрела на часы.

Манечка заторопилась.

– Если б вы согласились, он меня бы отпустил…

– Да на что согласилась-то бы? – потеряла терпение завхоз.

– В Швейцарию поехать… ну, пусть не сейчас, пусть на весенние каникулы! Карл ведь вас тоже к себе звал? Звал, звал, я знаю! И Аделаида Максимовна наверняка будет рада вас видеть, после всего того, что вы для нее сделали! Ну, Катерина Алексевна, миленькая, ну поедемте! Неужели вам не хочется побывать в Швейцарии?

– Представь себе, не особенно, – усмехнулась завхоз. – Что мне там делать?

– А с Карлом повидаться? – коварно поинтересовалась Манечка.

Завхоз отреагировала как положено: и плечами пожала, и бровью дернула, и указала секретарше на дверь – иди, мол, некогда мне тут с тобой о пустяках разговаривать.

Но сама ощутила внутри какое-то теплое чувство и даже не сразу после Манечкиного ухода принялась за «Тетрис», а просидела несколько минут в раздумье и воспоминаниях.

Да, интересное было время.

Насыщенное. Полное событий.

Завхоз вспомнила, как кипела и бурлила школа в те последние дни перед весенними каникулами, как горячо обсуждали происходящее в ее, Екатерины Алексеевны, «каморке под лестницей», не говоря уже об учительской, как горели глаза у всех молодых и незамужних (да и у некоторых немолодых и замужних) женщин при виде красивого и окутанного некоей таинственностью иностранца, который – случается же такое! – тоже работал школьным учителем.

Несмотря на сугубо гражданскую, тихую, миролюбивую профессию, иностранец почти сразу же по приезде оказался замешанным в одну криминальную историю, выпутаться из которой ему помогли три наши дамы (незамужние и имеющие к немцу особый интерес) – Манечка, старшая англичанка Ирина Львовна и преподаватель немецкого Татьяна Эрнестовна.

Завхоз с одобрительной усмешкой вспомнила ту необычайную дипломатическую ловкость, с которой Карл обошелся со своими спасительницами: он не дал им того, чего они желали, но и не обидел.

Наоборот, господин Роджерс заявил, что они, все три, теперь ему как сестры, что он их должник отныне и навсегда – в общем, заморочил головы, задарил подарками (кстати, очень хорошими, дорогими и нужными), так что женщины остались польщенными, довольными и даже готовыми в любую минуту повторить для него свой подвиг.

Кстати, насчет подарков – завхоз, снова улыбнувшись, вспомнила подарок, который Карл сделал лично ей. Подарок находился в надежном месте, у нее дома, за шкафом в кабинете, надо бы поменять в нем батарейки.

Ничего не скажешь, в обращении со школьными женщинами Карл был тактичен, благороден и щедр – наверное, натура такая, хотя вообще-то немцы, как известно, люди экономные и прижимистые.

Вот если бы и нынче, под Новый год…

Но дело, конечно, не только в подарках.

Ей на самом деле хочется его увидеть. Очень.

Аделаиду, конечно, тоже. Но его – его больше.

Черт знает что, привязалась она к нему, что ли?

Очень может быть – личность-то обаятельная. Во всех отношениях.

Кстати! Аделаида с Карлом не знают, что у нее появился мобильный телефон!

Всех она вспомнила, всем свой номер сообщила, а им забыла. Ну ничего, мы это сейчас поправим, сказала себе завхоз, доставая из сумки порядком уже замусоленную визитку господина Роджерса. Пару минут разговора со Швейцарией наш баланс как-нибудь выдержит, а потом можно попросить Карла перезвонить.

Единодушным решением педсовета ученический карнавал назначили на двадцать седьмое декабря, а учительское празднество – на двадцать девятое.

В швейной мастерской последние декабрьские дни было не протолкнуться – на уроках, переменах и даже после окончания первой смены там азартно орудовали старшеклассницы. Молодая учительница труда для девочек (или, по-современному, технологии и домоводства), принятая на работу в этом году, сбилась с ног, помогая кроить, шить, клеить, низать бисер и обучая по-быстрому основам грамотного макияжа.