Первый, случайный, единственный - Берсенева Анна

– Почему же это? – засмеялся Георгий.

Он знал Зинаиду Гиппиус только по имени: не успел доучиться до нее по институтской программе, а просто так ее книги в руки не попадались.

– Потому что она считала Чехова таким, знаешь, усредненным воплощением нормы и ничего, кроме сугубой интеллигентности, в нем не находила, – объяснил Саша. – Правильно Бунин про нее говорил, что она совершенно лишена непосредственного чувства жизни! Которым ты полон, – добавил он.

Саша произнес это так, словно Зинаида Гиппиус обидела чем-то лично его, а Бунин лично ему же говорил о непосредственном чувстве жизни.

О жизни, о самой жизни, которую он действительно чувствовал непосредственно, не ощущая между нею и своей душой никаких преград, – Георгий предпочел бы вообще не разговаривать. Лучше уж о «круглой дуре» Зинаиде Гиппиус. Он понимал, что почти санаторное равновесие нынешней ситуации – в чистой комнате, с сытной едой – не может длиться бесконечно, и судьба его скоро решится, и вряд ли это будет положительное решение…

Саша тоже не настаивал на разговорах «за жизнь», но эти разговоры возникали сами собою.

Один такой разговор начался из-за Малика – вернее, им и был начат.

Из всех охранников, которых Георгий за время плена навидался достаточно, Малик был самым приемлемым. Впрочем, Георгий на его счет не обольщался: понимал, что отношение к ним Малика – это отношение хорошего хозяина к своим баранам. Баранов надо холить и лелеять, потому что от них непременно произойдет польза, а когда настанет время этой пользы, их надо без сожаления зарезать или продать. Вот и Малик, если не холил их с Сашей, то, по крайней мере, относился к ним бережно и даже доброжелательно, спокойно ожидая, когда придет время другого к ним отношения.

Раз в день он разрешал им открывать окно, чтобы проветрить комнату, раз в день выводил по большой нужде – для нужды малой предназначались две пустые канистры, а еда, которую он приносил два раза в день, была так хорошо приготовлена, что можно было не сомневаться в ее домашнем происхождении.

И он любил поболтать с образованными людьми. Тем более что Георгий оказался его ровесником, а Саша, хоть и был совсем молод – ему едва исполнилось девятнадцать, – но зато, как говорил Малик, «блистал знаньями». Такое стремление к общению не казалось удивительным. Малик был сообразителен, говорил по-русски не только чисто, но и грамотно, потому что, как он однажды мельком обмолвился, учился в Москве на инженера, но из-за войны не успел закончить институт.

– Вот вы, ребята, на нас обижаетесь… – сказал он однажды, зайдя, как обычно, вечером, чтобы проверить, чем занимаются его пленники.

– На кого это – на вас? – спросил Саша.

– Вы, русские, на вайнахов. Ну, на чеченцев.

– На обиженных воду возят, – усмехнулся Георгий.

– Я считаю, хорошая пословица! – засмеялся Малик. – Мне русские пословицы вообще нравятся. Моя сестра на филологическом факультете училась, у нее целая книга с пословицами есть. Правильно, не надо обижаться. Женщина может обижаться, а мужчина, я считаю, должен мстить.

– Мщение придает будущему односторонний характер, – заметил Саша.

– Как-как? – удивился Малик. – И откуда ты, Саша, такие слова знаешь? Я даже не понял, что ты сказал. Ну, он молодой еще, только книжки читал, – обратился он к Георгию, – а ты взрослый мужик, должен нас понимать. Вот ты бы не мстил, если бы у тебя отца убили, сына убили, сестру изнасиловали? – И, не дождавшись от Георгия ответа, Малик ответил сам: – Каждый мужчина мстил бы, и не надо на нас обижаться. Русские нас никогда не победят, – весело добавил он. – Вы даже не понимаете, как мы живем, как же вы нас можете победить? У нас считается стыдно, если ты хуже живешь, чем твой сосед, а что у вас стыдно считается, вы и сами не знаете. Ладно, ребята, спите. А то вы болтаете до утра, потом, Саша, твой отец скажет, почему ты такой бледный, наверное, мы с тобой плохо обращались!

Дверь за Маликом закрылась. Щелкнул замок, лязгнул засов.

– Знаешь, Дюк, я ведь даже не знал, что ему ответить, – помолчав, сказал Саша.

– А на что ты должен был ему отвечать? – пожал плечами Георгий.

– На все. Я и сам не знаю, что бы я делал, если бы… Ну, все то, что он сказал: отца, сестру… Ведь, если подумать, он совершенно прав! Вот ты – ты ведь тоже не знал, что ему ответить, да?

Георгий ничего не ответил Малику просто потому, что не хотел заводиться сам и тем более заводить его. И Сашу он тоже не хотел заводить, но тот смотрел на него так прямо, серьезно и растерянно, что молчать было невозможно.

– Ничего на это не надо отвечать, – сказал он, глядя в Сашины светлые глаза. – Это демагогия, Саша, да еще кровавая, и больше ничего. Вся эта война – кровавая демагогия, только Малик таких слов не знает, и министр, который Грозный одним десантным полком хотел взять и весь этот полк ни за что положил, тоже не знает. Что тот, что этот – оба даже не понимают, о чем речь, и нечего им объяснять, в дерьмо их кровавое лезть. Я тут этого всего столько нагляделся, что хоть не засыпай! – Георгий не заметил, как все-таки взволновался до дрожи в груди, хотя собирался только пересказать Саше то, что понял сам за время, которое провел в Чечне – сначала на свободе, а потом в плену; его понимание мало изменилось из-за плена. – Дети в подвалы прячутся, а по ним сверху глубинными бомбами. И что после этого из подвалов достают, как ты думаешь? Я камеру выключал – не мог это снимать… И ты не смог бы. Но все равно же, Саша! – Он потер ладонью лоб, чувствуя, что рука у него дрожит. – Все равно же, даже если с твоим ребенком такое случится, ты не пойдешь и ребенка того летчика, который бомбы бросал, не взорвешь. А Малик пойдет. И что, он право на это имеет, так, что ли?

Саша сидел на кровати, смотрел на Георгия не отрываясь и молчал. Георгий почувствовал, что ему впервые за все время плена страшно хочется курить. Показалось вдруг, что затянулся бы – и прошла бы эта мучительная дрожь и сознание своей беспомощности… Но сигарет Малик им не выдавал. Саша не курил, а снабжать Георгия чем-то отдельным никто не собирался, да он и не просил.

А тут вдруг курить захотелось так, что он сунул руку в карман штанов, как будто там могла оказаться сигарета. Странно, но мысли о куреве не раззадорили, а, наоборот, даже успокоили немного.

– Ты не на кого-то – ты на себя ориентируйся. Просто думай, что ты сам сделал бы, – сказал он.

– А ты? – быстро спросил Саша. – Ты что сделал бы, если бы увидел, что какой-нибудь подонок твою сестру насилует?

– Ну, что-то сделал бы, конечно, – кивнул Георгий. – Человек же я, не ангел. Да хоть и не сестру… Но с ним, Саша, с ним же! Не пойду ведь я его сестру насиловать за это, и ты не пойдешь! И человека, у которого руки связаны и который ответить тебе не может, ты ногами бить не будешь…