Сорок пять - Дюма Александр

Вместо девиза, вместо всякого пояснения на раме под портретом красными, как кровь, буквами были начертаны слова:

Дама простерла к портрету руки и заговорила с ним так, как обычно говорят с богом.

– Я умоляла тебя ждать, – сказала она, – хотя твоя возмущенная душа алкала мести; но ведь мертвые видят все – и ты, любовь моя, видел, что я осталась жить только для того, чтобы не стать отцеубийцей; мне надлежало умереть вместе с тобой, но моя смерть убила бы моего отца.

И еще – ты ведь знаешь, у твоего окровавленного, бездыханного тела я дала священный обет: я поклялась воздать кровью за кровь, смертью за смерть; но тогда – кара за мое преступление пала бы на седую голову всеми почитаемого старца, который называл меня своим невинным чадом.

Ты ждал, мой любимый, ты ждал – благодарю тебя! Теперь я свободна; теперь последнее звено, приковывавшее меня к земле, разорвано господом – да будет он благословен! Ныне – я вся твоя, прочь сокрытие, прочь тайные козни! Я могу действовать совершенно явно, ибо теперь я никого не оставлю после себя на земле, и я вправе покинуть ее.

Она привстала на одном колене и поцеловала руку, казалось, свесившуюся за край рамы.

– Прости, друг мой, – прибавила она, – что глаза мои сухи; я выплакала все свои слезы на твоей могиле; вот почему их нет на моих глазах, которые ты так любил.

Спустя немного месяцев я приду к тебе, и ты наконец ответишь мне, дорогая тень, с которой я столько говорила, никогда не получая ответа.

Умолкнув, Диана поднялась с колен так почтительно, словно кончила беседовать с самим богом, и села на дубовую скамейку перед аналоем.

– Бедный отец! – прошептала она бесстрастным голосом, который будто уже не принадлежал человеческому существу.

Затем она погрузилась в мрачное раздумье, по-видимому, дававшее ей забвенье тяжкого горя в настоящем и несчастий, пережитых в прошлом. Вдруг она встала, выпрямилась и, опершись рукой на спинку кресла, молвила:

– Да, правильно, так будет лучше. Реми!

Верный слуга, вероятно, сторожил у двери, так как явился в ту же минуту.

– Я здесь, сударыня, – сказал он.

– Достойный друг мой, брат мой, – начала Диана, – вы, единственный, кто знает меня в этом мире, проститесь со мной.

– Почему, сударыня?

– Потому что нам пришло время расстаться, Реми.

– Расстаться! – воскликнул молодой человек с такой скорбью в голосе, что его собеседница вздрогнула. – Что вы говорите, сударыня!

– Да, Реми. Эта месть, мною задуманная, представлялась мне благородной и чистой, покуда между нею и мной стояло препятствие, покуда я видела ее только на горизонте; так все в этом мире величественно и прекрасно только издалека. Теперь, когда исполнение близится, теперь, когда препятствие отпало, – я не отступаю, Реми, нет; но я не хочу увлечь за собой на путь преступления душу возвышенную и незапятнанную; поэтому, друг мой, вы оставите меня. Вся эта жизнь, проведенная в слезах, зачтется мне как искупление перед богом и перед вами и, надеюсь, зачтется и вам; таким образом, вы, кто никогда не делал и не сделает зла, можете быть вдвойне уверены, что войдете в царствие небесное.

Реми выслушал слова графини де Монсоро с видом мрачным и почти надменным.

– Сударыня, – ответил он, – неужели вы воображаете, что перед вами трясущийся, расслабленный излишествами старец? Сударыня, мне двадцать шесть лет, я полон юной жизненной силы, лишь по обманчивой видимости иссякшей во мне. Если я, труп, вытащенный из могилы, еще живу, то лишь для того, чтобы совершить некое ужасное деяние, чтобы стать действенным орудием воли провидения. Так не отделяйте же никогда свой замысел от моего, сударыня, раз эти два мрачных замысла так долго обитали под одной кровлей; куда бы вы ни направлялись – я пойду с вами; что бы вы ни предприняли – я помогу вам; если же, сударыня, несмотря на мои мольбы, вы будете упорствовать в решении прогнать меня…

– О! – прошептала молодая женщина. – Прогнать вас! Какое слово вы произнесли, Реми!

– Если вы будете упорствовать в этом решении, – продолжал Реми, словно она ничего не сказала, – я-то знаю, что мне делать, и наши долгие исследования, которые тогда станут бесполезными, завершатся для меня двумя ударами кинжала: один из них поразит сердце известного вам лица, другой – мое собственное.

– Реми! Реми! – вскричала Диана, приближаясь к молодому человеку и повелительно простирая руку над его головой, – Реми, не говорите так! Жизнь того, кому вы угрожаете, не принадлежит вам, она – моя: я достаточно дорогой ценой заплатила за то, чтобы самой отнять ее у него, когда придет час его гибели. Вы знаете, что произошло, Реми, и это не сон, – клянусь вам, – в день, когда я пришла поклониться уже охладевшему телу того, кто…