Сорок пять - Дюма Александр

– А впрочем, Реми, – ответила Диана, – если б нас сожгли, это, думается мне, было бы не более как справедливо; разве мы не отравители? И если только, прежде чем взойти на костер, мне удастся выполнить свою задачу, эта смерть будет для меня не страшнее любой другой: большинство древних мучеников умерло именно так.

Реми жестом дал Диане понять, что согласен с ней; взяв флакон из рук своей госпожи, он тщательно завернул его. В эту минуту в наружную дверь постучались.

– Это ваши люди, сударыня, вы не ошиблись. Подите скорее наверх и окликните их, а я тем временем закрою люк.

Диана повиновалась. Оба они были настолько пронизаны одной и той же мыслью, что трудно было сказать, кто из них держит другого в подчинении.

Реми поднялся вслед за ней и нажал пружину; подземелье снова закрылось. Диана застала Граншана у двери; разбуженный шумом, он пошел открыть. Старик немало удивился, услышав о предстоящем отъезде своей госпожи; она сообщила ему об этом, не сказав, куда держит путь.

– Граншан, друг мой, – сказала она, – Реми и я, мы отправляемся в паломничество по обету, данному уже давно; никому не говорите об этом путешествии. И решительно никому не открывайте моего имени.

– Все исполню, сударыня, клянусь вам, – ответил старый слуга. – Но ведь я еще увижусь с вами?

– Разумеется, Граншан, разумеется; мы непременно увидимся, если не в этом мире, то в ином. Да, к слову сказать, Граншан, этот дом нам больше не нужен.

Диана вынула из шкафа связку бумаг.

– Вот все документы на право владения им; вы его сдадите внаймы или продадите: если в течение месяца вы не найдете ни покупщика, ни нанимателя, вы просто-напросто оставите его и возвратитесь в Меридор.

– А если я найду покупщика, сударыня, то сколько за него взять?

– Сколько хотите.

– А деньги привезти в Меридор?

– Оставьте их себе, славный мой Граншан.

– Что вы, сударыня! Такую большую сумму?

– Конечно! Разве не моя святая обязанность вознаградить вас за верную службу, Граншан? И разве, кроме моего долга вам, я не должна также уплатить по всем обязательствам моего отца?

– Но, сударыня, без купчей, без доверенности я ничего не могу сделать.

– Он прав, – вставил Реми.

– Найдите способ все это уладить, – сказала Диана.

– Нет ничего проще: дом куплен на мое имя, я подарю его Граншану, и тогда он будет вправе продать его кому захочет.

– Так и сделайте!

Реми взял перо и под своей купчей проставил дарственную запись.

– А теперь прощайте, – сказала графиня Монсоро Граншану, сильно расстроенному тем, что он остается в доме совершенно один. – Прощайте, Граншан; велите подать лошадей к крыльцу, а я пока закончу все приготовления.

Диана поднялась к себе, кинжалом вырезала портрет из рамы, свернула его трубкой, завернула в шелковую ткань и положила в свой чемодан. Зиявшая пустотой рама, казалось, еще красноречивее прежнего повествовала о скорби, свидетельницей которой она была. Теперь, когда портрет исчез, комната утратила всякое своеобразие и стала безличной.

Перевязав чемоданы ремнями, Реми в последний раз выглянул на улицу, чтобы проверить, нет ли там кого-либо, кроме проводника. Помогая своей мертвенно-бледной госпоже сесть в седло, он шепнул ей:

– Я думаю, сударыня, этот дом последний, где нам довелось так долго прожить.

– Предпоследний, Реми, – сказала Диана своим ровным печальным голосом.

– Какой же будет последним?

– Могила, Реми.

Глава 31

О том, что делал во фландрии монсеньер Франсуа, принц Французский, герцог Анжуйский и Брабантский, граф Фландрский

Теперь читатель должен разрешить нам покинуть короля – в Лувре, Генриха Наваррского – в Кагоре, Шико – на большой дороге, графиню де Монсоро – на улице и перенестись во Фландрию, к его высочеству герцогу Анжуйскому, который совсем недавно получил титул герцога Брабантского и на помощь которому, как нам известно, выступил главный адмирал Франции Анн Дэг, герцог Жуаез.

За восемьдесят лье к северу от Парижа слышалась многоустая французская речь, и французские знамена развевались над лагерем, раскинувшимся на берегу Шельды. Дело было ночью: бесчисленные огни огромным полукругом окаймляли Шельду, такую широкую у Антверпена, и отражались в ее глубоких водах. Обычная тишина польдеров, покрытых густой темной зеленью, нарушалась ржанием французских коней.