Харбин - Анташкевич Евгений Михайлович

– Отсыпается. Давно у него последний раз был врач?

Дежурный суетливо стал листать журнал.

– Третьего дня, господин полковник!

– Ну что ж! Ну что ж! – Асакуса рукой в тонкой белой перчатке сам перевернул несколько страниц журнала и неожиданно для самого себя спросил: – Давно у нас?

Вопрос поставил дежурного в тупик, он стоял с открытым ртом и непроизвольно шевелил пальцами.

– До миссии где служили? – уточнил Асакуса.

– В меркуловской, во Владивостоке.

– Это когда же?

– В двадцать первом. – Дежурный явно не понимал, чего от него хотят.

Асакуса вдруг понял, что зря затеял этот разговор, но положение не позволяло просто так, взять и закончить его.

– А там не храпели?

– Никак нет! Стонать стонали, а храпеть – никак нет!

– И что, прямо до сегодняшнего дня служили в меркуловской? – Асакуса почему-то начал раздражаться.

Дежурный почуял тон начальника и встревожился.

– Никак нет, господин полковник! – Он снова вытянулся. – В меркуловской я до двадцать второго, до октября, пока красные не взялися!.. – Он стал заикаться. – А в двадцать третьем сюда подался, в Маньчжурию, то есть год ещё с партизанами ходил… Ну с этими, будь они неладны… с контрабандистами…

– Что же так? Почему вдруг контрабандисты – «будь они неладны»?

– Звери, господин полковник! Чисто звери!

– И это вы говорите после меркуловской?

Дежурный ухмыльнулся:

– В меркуловской – понятно! Контрразведка – она и есть контрразведка. С красными гадами, как ещё?

«Чего я к нему привязался? – подумал Асакуса, не зная, как закончить разговор. – А впрочем, интересно! По говору он если не крестьянин, то простой мещанин, что ему красные плохого сделали?»

– …А эти, – продолжал дежурный, – ни малого ни старого не жалели, всё говорили – «шоб свидетелей не было»… А всё ведь наши, православные!

Асакуса присел на табурет: «Где он до штабс-капитана дослужился?»

Дежурный будто услышал его немой вопрос:

– Из казаков я, забайкальских… Зыков моя фамилия. Иван Зыков. – И он на секунду опёрся одним кулаком об стол. – Виноват, господин полковник, ранение имею… Партизаны, краснюки голимые, деда, отца, братьев… всех. Я ведь после даже и могил их не сыскал… баб только не тронули. Я уж, как Колчака расстреляли и Семёнов к вам подался, совсем было замириться хотел! А тут!.. – Он тяжело передохнул. – Ну и на восток. Посля Волочаевского побоища раненого привезли в Никольск-Уссурий-ский. Там отошёл малость, а рядом офицер долечивался, из разведки, ну и отрекомендовал кому следует. Там уж из подъесаулов в штабс-капитаны и переодели.

– И как… в контрразведке?

Дежурный молчал.

Асакуса стал нетерпеливо подёргивать носком сапога.

– Как – в контрразведке?

– Как, господин полковник! Известно как! Локти к затылку! А кровь, она всякая – красная, хучь русская, хучь китайская, хучь…

«…японская!» – мысленно договорил за него Асакуса.

– А здесь как? Помогаете? Красных и здесь… немало!

Глаза русского стали злыми и холодными.

– Никак нет, господин полковник! Я уж лучше, если будет дозволено, тут, у тумбочки послужу.

В наступившем молчании послышалось, как где-то в дальней камере пискнула крыса, Асакуса вздрогнул и побелел скулами. Его интерес к биографии дежурного исчез.

– Включите полный свет в коридоре и вызовите моего адъютанта. Я – в «особой».

Он встал и вытащил из кармана собственный ключ от «особой» камеры.

– Будет исполнено! – бодро откликнулся дежурный, понимая, что непонятный ему разговор окончен, и вдруг закричал: – Господин полковник, а сабельку-то! С сабелькой в камеру-т никак нельзя, для вашей же безопасности!

Асакуса раздражённо отрезал:

– Это не «сабелька», подъесаул! Выполняйте… – Он не договорил, подхватил рукою катану и захромал к дальней камере, за его спиной дежурный схватил трубку и стал крутить телефонный диск.

«Сабелька! Русскэ, дурака-дэс!»

Дойдя до дальней камеры, он вставил ключ в замок тяжёлой, обитой дополнительными для звукоизоляции толстыми деревянными досками двери, ключ провернулся, не лязгнув, и дверь тихо отворилась.

«Смазали», – отметил он про себя.

В камере было темно, полковник свободной рукой нащупал на внешней стороне косяка выключатель и повернул его; камера залилась ярким светом.

– Принесите табуретку! – крикнул он дежурному.

В углу обитой по полу и стенам матерчатыми матами с низким сводчатым потолком камеры лежал раздетый догола человек. Он лежал на боку, свернувшись калачиком, с сизым, наголо обритым черепом и такими же скулами и подбородком. Асакуса сел на появившийся табурет и глотнул воздуха. Тошнота забила горло.