Секретарь обкома - Кочетов Всеволод Анисимович

Они сидели друг против друга. Владычин закуривал сигарету. Огнев постукивал по стеклу на столе карандашом.

— Я к вам, Анатолий Михайлович, с несколькими вопросами. — Владычин вытащил записную книжку. — Я кое-что выписал из постановления ЦК о задачах партийной пропаганды в современных условиях. ЦК требует активнее использовать идейное и эмоциональное, воздействие лучших произведений художественной литературы и искусства для повышения воспитательной роли, популярности и действенности пропагандистской работы. Так?

— Да, так. Совершенно верно.

— А могу я у вас получить списочек таких лучших произведений, чтобы именно их использовать в целях повышения воспитательной роли, популярности и действенности пропагандистской работы?

— Ну, дорогой мой товарищ секретарь райкома!.. — Огнев откинулся на спинку кресла и с веселым недоумением развел руками. — Дорогой мой товарищ Владычин, мало-мальски культурный, хотя бы средне образованный человек должен это и сам знать.

— А если я не очень культурный и образованный ниже среднего — тогда что?

— Тогда — дело ваше плохо. Тогда не надо быть секретарем райкома.

— Это мысль плодотворная. — Владычин улыбался. — Но поскольку сегодня или завтра меня ещё не освободят от моего поста, даже если я сейчас же напишу заявление, то все же прошу вас помочь-таки мне в трудном деле: дайте списочек произведений, чтобы я мог их использовать в целях повышения воспитания…

— Вы что, смеетесь надо мной, товарищ Владычин? — строго спросил Огнев.

— Нет, я прошу помощи.

Огнев пошел к большому книжному шкафу, достал с полки тонкую папочку, извлек из нее несколько листов бумаги, скрепленных в левом углу скрепкой, вернулся к столу, сел, стал читать. Он называл книги Горького, Алексея Толстого, Фурманова, Серафимовича, Гладкова, Николая Островского, Фадеева, Шолохова. Список рос и рос. Время от времени Огнев говорил, подымая глаза на Владычина:

— Ну что, этого вам мало. Или ещё назвать?

— Ещё, — говорил Владычин. — Пожалуйста, ещё.

Огнев читал дальше. Называл и называл десятки имен советских писателей. Владычин следил за его взглядом и, когда глаза Огнева дошли до конца третьей странички, а за третьей уже ничего не было, спросил:

— Всё?

— Да, пока всё. Мало?

— Нет, это не мало, это много. И, пользуясь таким списком, можно вести большую пропагандистскую работу. Вы назвали хорошие книги, яркие и боевые. Но… — Владычин раскурил новую сигарету. — У нас все шире развертывается движение бригад и ударников коммунистического труда. Вы знаете об этом, конечно, Анатолий Михайлович. Ну вот, ведя пропагандистскую работу среди людей, которые решили работать по-коммунистически, мы будем оглядываться на пример Павки Корчагина, на пример Чапаева, на пример Давыдова, на фадеевских молодогвардейцев, ажаевского Батманова, кавалера Золотой Звезды Бабаевского… Примеры прекрасные. Но люди могут спросить: а вот о нас, о нас, об ударниках новой эпохи, эпохи строительства коммунизма — что есть почитать? Как должен я им ответить?

— А так, что литература не хлебопекарное производство. Будут и такие книги, будут. Время надо.

— Когда «Мать» была написана? В ту самую эпоху, когда все больше накалялась общественная атмосфера в России — по горячим следам событий, даже опережая их. Когда первая книга «Поднятой целины» была написана? В самый разгар коллективизации. По горячим следам событий, и даже опережая их. Когда «Цемент» был написан?..

— В разгаре событий восстановительного периода, и даже опережая их, — в тон Владычицу подхватил Огнев.

— Совершенно верно. Для оживления в зале оснований не вижу. И вот почему. Ко мне приходят люди и говорят: а как быть со стихами Виталия Птушкова? Птушков их пишет вовсю. И в областном альманахе их издают. И областное партийное издательство только что выпустило его новую книжку. — Владычин вытащил из кармана пиджака красиво изданный сборник. — Почитать, может быть?

— Зачем? Я это тоже читал.

— Ну вот, как же такие стихи активнее использовать в целях повышения воспитательной роли пропагандистской работы? Прошу это мне разъяснить. Потому что, когда меня об этом спрашивают, я становлюсь в тупик, я не умею это объяснять. Я считаю, что у нас слишком велики исторические задачи, слишком велика ответственность перед нашим народом и перед всем коммунистическим движением в мире…