Секретарь обкома - Кочетов Всеволод Анисимович

— Не зря, — перебил Артамонов. — Тут я с тобой не согласен. Нечего к кляузничеству приучатъ. Жалобы — это что, помощь? Это только трепка нервов.

— Зря, наверно, исключили, — не сдался Василий Антонович. — Я бы тебе советовал пересмотреть ваше решение. Сгоряча, полагаю, решали, осерчав на товарищей. А у них, думаешь, сердце меньше, чем у нас с тобой, болит за дело? Может быть, даже больше. Это же на их полях ничего не уродилось. Это нее их скот ты отправил на мясо. Не свой же.

— Не колхозников мы исключили. Один был кляузник из статистического управления, другой наш обкомовский работник, завсельхозотделом. Начальнички средней руки. Тоже не свой скот сдавали.

— Они где у тебя сейчас? Что делают?

— А черт их знает. Не хочешь ли к себе взять?

— Непременно. Это же замечательные люди. Такого дракона не побоялись. С такими, Артем Герасимович, работать можно с уверенностью, что не подведут. Твоим словцом скажу: учитываешь? Ты вот тут восклицал: чего молчали? Чего рот не разевали? Подвели, мол. А эти-то не молчали, рот разевали. Что ж ты их не оценил по достоинству? Подхалимы тебе нужны, молчальники, угодники. Своих мало, — наших подбираешь. К тебе недовольные Денисовым бегут, ты их принимаешь с распростертыми объятиями, квартиры даешь.

— Мелочь. Стоит ли об этом говорить, Василий Антонович.

— Обо всем стоит говорить. Любая картина из отдельных мазков складывается, из мелких штришков и черточек. Это одна из черточек. Благодетелем хочешь быть. Этаким Ваней Калитой. Собирателем. Но собирателем тех, кто тебе сладкие песенки в уши поет. А ты слушаешь, жмуришься от удовольствия — и в итоге многого не видишь сквозь сжатые-то веки.

— А ты что, особенный? — взорвался Артамонов. — Ты сладких песенок не любишь?

— Нет! — резко ответил и Василий Антонович. — Спрос рождает предложение. Я их не требую, мне их и не поют.

— Завидуешь, значит! В том-то все и дело! — Артамонов, нарочито смеясь, откинулся на спинку кресла. — Ларчик просто открывается. Эх ты, святой человек! Самому бы золотых звезд хотелось. Да не дают!

Василий Антонович переждал новый прилив крови к голове, сдержался, ответил спокойно:

— Я этого не слышал, Артем Герасимович. Того, что ты сейчас сказал. Иначе надо было бы встать и уйти. А мы еще разговор не окончили. Отношу твою выходку на счет расшатанных нервов. Понимаю тебя.

— Ты слишком великодушен, — мрачно сказал Артамонов. — До отвращения. Я так лицемерить не умею. Я человек открытый. Что думаю, то и говорю.

Выплеснув остатки чая прямо на ковровую дорожку, он налил в стакан боржому, не отрываясь выпил, снова налил и снова выпил, и тогда вылил в стакан все, что осталось в бутылке. Пузырьки газа скапливались на стекле. Василий Антонович следил за их возникновением, за их перебежками и думал о том, как же быть дальше.

— Словом, договариваемся так, — по-прежнему мрачно заговорил Артамонов. — Ты прав, я напишу обо всем в ЦК. Напишу, и мы будем работать. Здорово будем работать. А написать — напишу. Это ты верно. Сам, без всяких кляузников. Меня поймут. Только, знаешь, не торопи. Это не легко. Надо всему собраться, провести в себе полную внутреннюю мобилизацию. Верно же?

— Думаю, что верно. Я рад за тебя, Артем Герасимович. Рад, что и ты пришел к такому решению. Нельзя, понимаешь… Мы — коммунисты… Мы не имеем права обманывать людей, водить их неверными дорогами. Если сами не видим, где дорога правильная, если не можем одну от другой отличить, значит, сказать об этом надо людям, пусть и они помогают ее искать, или пусть без нас с тобой, сами обходятся. Но только не обманывай людей.

— Прав, прав, — согласился Артамонов. Он, видимо, очень устал от такого разговора, время было позднее, часы показывали третий час ночи. — Я тоже рад. Рад, что мы поладили, что ты помог мне принять решение. Спасибо. — Потом он сказал: — Пойдем-ка ужинать. Да, может быть, у меня и переночуешь?

Василий Антонович отказался. Нет, нет, ему надо быть рано утром в Старгороде. Дел много. Терять времени не может. Поспит в машине.

— Сам знаешь нашу жизнь, Артем Герасимович.

Они хорошо распрощались. Василий Антонович уехал. Теперь ему было понятно, почему так сдержанно и с виду высокомерно вел себя полтора года назад Артамонов при вручении ему награды. Он же знал, что под этой наградой нет никакого фундамента, что она основана на песке. Он, может быть, не предугадывал всех последствий этого, но ему отлично было известно, что мясо, о котором с таким шумом область уже отрапортовала, еще не продано и вряд ли будет продано до конца в ближайший год. Он знал, что области грозят бескормица и снижение урожайности в новом году. Все вокруг за него радовались, поздравляли его, а у него от страха подкашивались ноги, цепенел язык. Ему кое-как удавалось сохранять хоть видимость спокойствия. Да, понятно, полученная так награда радости принести не может.