Секретарь обкома - Кочетов Всеволод Анисимович

На долгие минуты застывал неподвижно на исчерканными листами бумаги. В одну из таких затянувшихся минут он, сквозь неплотно затворенную дверь в кабинет, услышал привлекшие его внимание слова Майи:

— Да, Шура, да. Это я прикрепила тогда цветочки к рамке ее портрета. У нее очень хорошее лицо, и вы не думайте, я нисколько не буду сердиться, если вы будете ее вспоминать. Ведь она же мать вашего мальчика. Этого забывать нельзя.

— Майя, — сказал Александр. — Это невозможно! До каких пор ты будешь называть меня на вы. Сейчас же скажи: ты.

— Пожалуйста, я сколько угодно скажу: ты, ты, ты. Но мне никак не привыкнуть. Не сердись, милый. Это пройдет.

Было некоторое молчание. Потом Василий Антонович вновь услышал голос Майи:

— Я, конечно, не буду стараться заменить вам… тебе… ее. Нет, нет. Она — это была она. А я — это буду я. Но малышу я постараюсь ее заменить.

Василий Антонович понял, что он должен уйти из столовой. Он собрал свои бумаги и перебрался в спальню. Яркий свет зажигать было нельзя, он тревожил Соню. Но и при ночнике можно было делать наброски.

Когда письмо наконец-то было готово, — на это ушли три вечера, — Василий Антонович показал его Лаврентьеву, Владычину и Сергееву. Они сделали незначительные исправления. Можно было перепечатывать начисто, заклеивать в конверт и отсылать специальной почтой. Но Василий Антонович, втайне от своих товарищей, решил сделать еще одну проверку. Он пригласил Черногуса и нескольких стариков.

Собрались в кабинете Василия Антоновича. Черногус надел на переносье очки, с выражением прочел вслух все одиннадцать страничек, отложил их, окинул взглядом стариков. Те молчали.

— Товарищи, — решил пояснить им обстоятельства дела Василий Антонович. — Я обращаюсь к вам за советом вот почему. Факты, изложенные здесь, вы проверять, конечно, не будете. Надеюсь, что вы поверите в правильность их изложения. Я хотел бы услышать ваше слово об этической стороне дела. Вы старые коммунисты, вы старые большевики. Как, по-вашему, партия учит коммуниста поступать в таких случаях? — Он им подробно рассказал об Артамонове, о неоднократных разговорах с ним, особенно о последнем разговоре, когда прямо предупреждал Артамонова, что вынужден будет сообщить в ЦК; рассказал и о его семье, жене, внуках. — Должен ли я это делать?

— Должен! — сказал старик Горохов.

— Вы просто обязаны это сделать, Василий Антонович, — сказал и Черногус. — Ильич, чистейший и честнейший человек нашего века, он не колеблясь, как бы ни было ему это больно, рвал даже самые тесные дружеские связи с людьми, которые отступали от дела партии.

— Да, я это знаю. — Василий Антонович кивнул.

— Вы не должны сомневаться. Вы совершенно правы, — продолжал Черногус. — Нас тут семеро, стариков. Думаю, что во мнениях мы не разойдемся.

— Да, да, можете запечатывать конверт, — подтвердил Синцов. — И откуда вы только такой мягкотелости набираетесь, молодые?

Софии Павловне в эти дни становилось постепенно лучше. Критическое положение миновало, сделали свое дело современные могущественные средства борьбы с болезнями, подобными воспалению легких. Улучшению Сониного состояния Василий Антонович радовался так, как, пожалуй, еще ничему не радовался на свете. Старики сказали ему, что он может запечатывать конверт с письмом в ЦК, но он все-таки решил прочитать его еще и Софии Павловне.

Тем вечером, после беседы со стариками, он, как всегда, расположился в кресле возле постели.

— Соньчик, — сказал. — Как только ты встанешь и немножечко окрепнешь, я непременно отправлю тебя лечиться, на юг. Да, да. Я недоглядел, ты прозевала лето. Поедешь на юг. Там сейчас еще тепло. По радио передают — прекрасная погода.

— Но ведь и ты «прозевал» лето, — ответила София Павловна. — Ты тоже еще не был в отпуске за этот год. Что ж, пожалуйста, вот и поедем вместе. А то всегда уезжаешь один да один.

— Не всегда, а иногда. Но, в общем, спорить не будем. Хорошо. Поедем вместе. Поедем в Крым. Год у нас, Соньчик, заканчивается неплохо. Ругать не будут. Может быть, даже похвалят. А на будущий год уже совсем легко станет работать. Число крупного рогатого скота мы увеличили на двадцать шесть процентов. Свиней… — Он стал загибать пальцы, отсчитывая эти про центы, называя, все новые отрасли животноводства, птицеводства, огородничества. — Видишь, как будет легко..

София Павловна засмеялась. Но ей, видимо, еще было очень больно смеяться, она прижала руки к груди.