Леденцовые туфельки - Харрис Джоанн

«Да это же просто шоколад», — говорю я себе.

Но почему-то пахнет он не совсем обычно. Это запах того шоколада, который я пила в детстве, — с большим количеством сливок, с шоколадной стружкой, корицей и с такой длинненькой ложечкой, чтобы его помешивать…

— Ну? — говорит Зози. — Ты идешь или нет?

И снова я окликаю Пантуфля. И снова он словно не слышит меня. И я, конечно же, хочу пойти с ней, увидеть те места, о которых она мне рассказывала, поскакать верхом на ветре, стать великолепной — но возле медной кастрюльки сидит Пантуфль, и я почему-то просто не могу отвернуться от него и уйти.

Я знаю, что Пантуфль — друг всего лишь воображаемый, а Зози самая настоящая, живая, но я чувствую, что должна непременно вспомнить что-то еще, какую-то историю, которую часто рассказывала мне мама, — ах да, о мальчике, который променял свою тень на…

— Ну идем же, Анук!

Ее голос звучит резко. Теперь я чувствую, какой холодный ветер залетает в кухню, вижу снег — и на ступеньках крыльца, и на ее туфельках. А внутри магазина вдруг поднимается какой-то шум, я отчетливо чувствую запах шоколада, слышу, как мама зовет меня…

Но Зози уже схватила меня за руку и тащит за порог. Я чувствую, как ноги скользят по снегу, как ночной холод пробирается мне под плащ…

«Пантуфль!» — зову я в последний раз.

И он наконец подбегает ко мне — на фоне снега он кажется серой тенью. И на мгновение я вижу лицо Зози — не в Дымящемся Зеркале, а как бы сквозь тень Пантуфля: это совсем чужое лицо, не ее, все какое-то вогнутое, перекрученное, словно старые металлические стружки, и очень старое, такое старое, как у самой древней прапрапрабабки; и вместо красного, как у мамы, платья на ней юбка из человеческих сердец, а ее башмаки — точно кровь на тающем снегу…

Я дико вскрикиваю и пытаюсь вырваться.

Она вцепляется в меня, сотворив знак Ягуара, и я слышу ее голос; она уверяет меня, что все у нас будет отлично, что не нужно бояться, что она выбрала меня, что она хочет, чтобы я была с ней, что я ей нужна, что никто другой не сможет понять…

Я знаю: мне ее не остановить. Мне придется пойти с нею. Я зашла слишком далеко, и моя магия ничто в сравнении с ее умениями, но запах шоколада по-прежнему очень силен, он похож на запах леса после дождя, и я вдруг обретаю способность видеть еще что-то своим внутренним зрением, передо мной открывается некая, пока не ясная мне картина. Я вижу маленькую девочку, всего на несколько лет младше меня. Она стоит в каком-то магазине, а напротив нее небольшой ящик, по форме напоминающий тот серебряный гробик-амулет, что висит у Зози на браслете…

— Анук!

Я различаю голос мамы. Но увидеть ее не могу. Она сейчас так далеко от меня! А Зози все тащит меня куда-то во тьму, и ноги мои сами несут меня по снегу следом за нею. И я вижу, что та девочка как раз собирается открыть ящичек, а там внутри что-то ужасное, и если бы я только знала, как это сделать, то, наверное, остановила бы ее, но я…

Мы останавливаемся напротив нашей шоколадной лавки, на углу площади Фальшивомонетчиков, перед нами простирается улица, вымощенная булыжником. Прямо над нами горит уличный фонарь, и наши тени протягиваются по снегу далеко-далеко и спускаются даже на первые ступеньки лестницы, ведущей с Холма. Краем глаза я вижу маму, она стоит на крыльце и осматривает площадь. Кажется, что до нее сотня миль, и все же я понимаю, что это не может быть так далеко. И еще там Ру, и Розетт, и Жан-Лу, и Нико, и их лица тоже отчего-то кажутся далекими-далекими, словно я смотрю на них с другой стороны подзорной трубы…

Дверь открывается. Мама сбегает с крыльца.

Я слышу, как издалека доносится голос Нико: «Да что же это, черт побери, такое?»

За спинами мамы и Нико слышится шелест голосов, но его заглушает треск статического электричества.

Поднимается ветер. Это Хуракан. С ним маме, конечно же, бороться не под силу. Но я вижу, что она тем не менее намерена противостоять ему. Она выглядит очень спокойной. Она почти улыбается. И вот что мне интересно знать: как это мне или кому-то еще в голову могло прийти, что моя мама хоть чуточку похожа на Зози?..

Зози улыбается маме какой-то людоедской улыбкой и говорит:

— Ну что, собралась с духом? Слишком поздно, Вианн. В этой игре выиграла я.

— Ничего ты не выиграла, — говорит мама. — Такие, как ты, никогда не выигрывают. Ты можешь, конечно, думать, что победила, но твоя победа всегда оказывается ничем, пустышкой.

— Откуда тебе знать? — рычит Зози. — Девочка пошла за мной по собственному желанию.

Но мама не обращает на нее внимания.

— Анук, иди сюда, — говорит она мне.

Но я словно пришпилена к этому месту, залитому замерзшим светом фонаря. Я хочу подойти к ней, но что-то мешает мне, какой-то шепчущий голос, точно ледяной рыболовный крючок, впивается мне в сердце и тянет меня в другую сторону.

Слишком поздно. Ты уже сделала свой выбор. Хуракан никуда не уйдет…

— Пожалуйста, Зози! Я хочу домой…

Домой? Куда это — домой? Убийцы дома не имеют, Нану. Убийцы скачут верхом на Хуракане…

— Но я же не убийца…

Вот как? Не убийца?

Она смеется — точно мелом по сухой школьной доске проводит.

— Отпусти меня! — пронзительно вскрикиваю я.

Она опять смеется. Глаза у нее — как угли, рот — как клубок колючей проволоки, и мне странно даже подумать, как это я могла считать ее великолепной. От нее разит дохлыми крабами и бензином. Руки у нее, точно пучки голых костей, волосы — как подгнившие водоросли. А в голосе слышится ночь, в нем слышится вой того ветра, и теперь я понимаю, до чего же она голодна, до чего ей хочется проглотить меня целиком…

И тут я слышу голос мамы. Он звучит очень спокойно. Но аура ее — точно северное сияние, она горит ярче, чем Елисейские Поля перед Рождеством, и она выбрасывает по направлению к Зози руку со скрещенными пальцами — это тот самый маленький смешной жест, который мне так хорошо знаком…

Кыш, кыш, пошла прочь!

Зози жалостливо усмехается. Связка сердец у нее на талии подпрыгивает и кружится, точно юбка шамана.

Кыш, кыш, пошла прочь! Мама опять скрещивает пальцы, и на этот раз я замечаю маленькую искру, что вылетает из ее скрещенных пальцев и устремляется через площадь к Зози, точно взлетевший над костром уголек.

И снова Зози улыбается и говорит:

— Неужели это самое большее, на что ты способна? Домашняя магия! Фокусы, которым можно научить и ребенка! Ах, как бессмысленно ты тратишь свой дар, Вианн! А ведь ты могла бы скакать верхом на урагане с нами вместе. Однако некоторые люди слишком стары, чтобы меняться. Некоторые люди просто боятся стать свободными…

И она делает шаг по направлению к маме и вдруг снова меняет свое обличье. Это, конечно же, просто чары, но теперь она вновь прекрасна, и я ничего не могу с собой поделать: стою и с восхищением смотрю на нее. Исчезла та связка окровавленных сердец, сейчас на Зози вообще почти ничего нет, кроме коротенькой юбочки из нефритовых бус и множества разнообразных золотых украшений. Кожа у нее цвета мокко со сливками, а рот — точно расколотый гранат, и она улыбается маме и говорит:

— Почему бы и тебе не отправиться вместе с нами, Вианн? Еще не поздно. Втроем мы были бы неодолимы. Мы были бы сильнее всех Благочестивых на свете. Сильнее Хуракана. Мы были бы великолепны, Вианн. Неотразимы. Мы бы торговали соблазнами и сладкими снами, и не только здесь, но и повсюду. Мы прославились бы на весь мир благодаря твоему шоколаду. У нас во всех концах света были бы свои предприятия. И все обожали бы тебя, Вианн, ты бы переменила жизнь миллионам…

Мама спотыкается. Кыш, кыш, пошла прочь! Но душу свою в это заклинание она вложить уже не может, и крохотная искорка гаснет, не долетев и до середины площади. Она делает еще шаг, теперь она всего в дюжине шагов от Зози, но аура ее погасла, она идет, словно во сне…

А мне хочется крикнуть ей, что все это обман, что магия Зози — это все равно что дешевое пасхальное яйцо: одна блестящая обертка — развернешь, а там пусто. И тут я вспоминаю, что показывал мне Пантуфль: ту маленькую девочку, магазин, черный ящичек и старую-престарую прапрабабку, что сидит в этом магазине и улыбается, точно переодетый волк из сказки…

И я вдруг снова обретаю голос и кричу изо всех сил, даже не совсем понимая, что означают эти слова, но твердо зная, что слова эти волшебные, могущественные, с их помощью можно даже духов вызвать или остановить этот зимний ветер…

— Зози! — кричу я.

Она смотрит на меня. И я говорю:

— Что же было в той черной пиньяте?

24 декабря, понедельник

Сочельник, 23 часа 25 минут