Леденцовые туфельки - Харрис Джоанн

— Можно мне завтра снова пойти погулять? — спросила она.

С тяжелым сердцем мать все же дала согласие, но потребовала, чтобы девочка ни в коем случае не снимала шляпку и пальто. И снова снегурочка весь день провела на улице. Она заключала с кем-то тайные союзы, кому-то давала торжественные обещания; она впервые в жизни до крови ободрала себе коленки, но домой опять вернулась с сияющими от восторга глазами и потребовала, чтобы завтра ее снова отпустили гулять.

Мать запротестовала — ей казалось, что девочка вернулась совершенно без сил, — но в итоге все же опять согласилась ее отпустить. И на третий день снегурочка открыла для себя пьянящую радость непослушания. Впервые за свою короткую жизнь она нарушила обещание, разбила окно, поцеловала мальчика и сняла с себя шляпу и пальто, будучи на солнце.

День клонился к вечеру, но девочка так и не вернулась домой. И мать пошла ее искать. И нашла — ее пальто и шляпку, но нигде не могла обнаружить ни единого следа своей снежной доченьки, и лишь в одном месте, где раньше не было ни пруда, ни озера, она увидела тихое озерцо с застывшей водой.

Честно говоря, я никогда эту историю особенно не любила. Из всех материных историй эта пугала меня больше всего, и пугала, собственно, не сама сказка, а то выражение, которое появлялось у матери на лице, то, как начинал дрожать ее голос, и то, как крепко, до боли, она прижимала меня к себе, слушая, как дико завывает ветер в зимней ночи.

Разумеется, мне тогда и в голову не приходило, что может так ее пугать. Теперь-то я куда лучше это понимаю. Говорят, самый большой страх в детстве — это страх быть брошенным родителями. Этому страху посвящено немало детских сказок: история Ганзеля и Гретель, история о заблудившихся в лесу детях, история несчастной Белоснежки, преследуемой злой королевой…

Но теперь-то, похоже, в лесу заблудилась я сама. Даже рядом с жарко натопленной кухонной плитой меня бьет озноб, так что приходится надевать свитер, связанный из толстенной шерсти. Теперь мне все время холодно; а вот Зози по-прежнему одевается как летом: на ней яркая набивная юбка, балетки, волосы на макушке собраны в хвост и заколоты желтой заколкой.

— Мне надо уйти примерно на час. Это ничего?

— Конечно, иди.

Как я могу ей отказать, если она до сих пор отказывается получать зарплату?

И снова я задаю себе тот же вопрос:

«А какова твоя цена, Зози?

Чего ты хочешь?»

А снаружи по-прежнему свирепствует декабрьский ветер. Только над Зози этот ветер не властен. Я вижу, как она выключает свет у входа в магазин, как, негромко напевая, закрывает ставнями витрину, где деревянные куколки в своем хорошеньком домике сидят за столом и празднуют чей-то день рождения; а возле домика, под уличным фонарем, хор шоколадных мышек, держа в лапках листки с текстами рождественских гимнов, беззвучно славит Рождество среди сугробов из сахарного снега.

20 декабря, четверг

Сегодня Тьерри снова заходил, но Зози взяла его на себя — уж не знаю, что там она ему сказала. Я ей стольким обязана — и это, кстати, меня больше всего и тревожит. Но я не забыла того, что увидела тогда, тайком заглянув в магазин; не забыла и того крайне неуютного ощущения, когда мне казалось, что я как бы наблюдаю за самой собой — точнее, за той Вианн Роше, какой была прежде, словно возродившейся в лице Зози де л'Альба, перенявшей все мои кулинарные методы, мою манеру поведения и тем самым словно подстрекавшей меня вызвать ее на поединок…

Я весь день исподтишка наблюдала за ней, как, впрочем, и вчера, и позавчера. Розетт играла себе тихонько; в теплом воздухе кухни плавали ароматы гвоздики, алтея, корицы и рома; руки мои были все перепачканы сахарной глазурью и порошком какао; на полках сияла медная посуда; на плите кипел, дребезжа, чайник. Все казалось таким знакомым, таким до нелепости уютным и умиротворенным, и все же какая-то часть моей души никак не могла успокоиться. Каждый раз, стоило звякнуть колокольчику над дверью, я выглядывала в магазин и проверяла.

Зашел Нико и с ним Алиса, оба выглядели до смешного счастливыми. Нико уверяет меня, что похудел, несмотря на свою приверженность к миндальному печенью с кокосовой стружкой. Обычный человек разницы может и не заметить (он по-прежнему столь же огромен и чрезвычайно доброжелателен), но Алиса говорит, что он действительно потерял уже пять килограммов и теперь застегивает свой ремень на три дырочки туже. Я слышала, как он говорил Зози:

— Вот что значит — влюбиться. Похоже, лишние калории просто сгорают! Слушай, какая у вас отличная елка! Совершенно потрясная! Хочешь такую, Алиса?

Голосок Алисы расслышать было куда труднее. Но она, по крайней мере, теперь говорит; а сегодня ее маленькое личико с острыми чертами даже обрело кое-какие краски. Рядом с Нико она выглядит сущим ребенком, но ребенком счастливым, и больше, похоже, потерявшейся она себя не чувствует, хотя глаз с его лица попросту не сводит.

Глядя на них, я сразу вспомнила те две фигурки, сделанные из проволочного ершика для чистки курительных трубок, что стоят в нашем святочном домике перед елочкой, взявшись за руки.

Затем пришла мадам Люзерон; она теперь заходит к нам гораздо чаще, неторопливо пьет шоколад-мокко и играет с Розетт. Она тоже стала гораздо спокойнее, а сегодня даже надела под свое теплое черное пальто ярко-красную двойку. И, опустившись на колени, с наслаждением катала по полу вместе с Розетт деревянную собачку…

К их игре присоединились Жан-Луи и Пополь, а также Ришар и Матурен, которые, как всегда, зашли к нам по пути в парк, где играют в петанк. Заглянула мадам Пино — еще полгода назад она ни за что бы к нам не зашла; теперь Зози называет ее просто по имени — Эрмина, а сама мадам Пино тоном завсегдатая бросает: «Мне как обычно…»

В привычной суете день быстро катился к вечеру, и меня искренне тронуло то, что очень многие наши покупатели принесли с собой подарки для Розетт. Я совсем позабыла, что они наверняка не раз видели ее и раньше, когда в магазине хозяйничает Зози, а я торчу на кухне, занятая готовкой, но даже если это и так, все равно такого внимания я не ожидала; пришлось в очередной раз вспомнить о том, скольких друзей мы приобрели с тех пор, как — всего месяц назад — у нас стала работать Зози.

Среди подарков имелись: деревянная собачка от мадам Люзерон, расписная зеленая чашечка в виде яйца от Алисы, мягкая игрушка — кролик — от Нико, паззл от Ришара и Матурена, портрет обезьянки от Жана-Луи и Пополя. Даже мадам Пино из магазина на углу забежала еще раз, чтобы подарить Розетт желтый обруч для волос и заказать фиалковые помадки, к которым она питает несказанную слабость, граничащую с алчностью. Потом, как обычно, явился Лоран Пансон, тут же стащил несколько кусков сахара и сообщил мне с каким-то торжествующим унынием, что бизнес «у всех ни к черту», а на улице Трех Братьев он только что видел женщину-мусульманку в настоящей парандже до самой земли. Уходя, Лоран как бы случайно выронил на стол маленький сверток и велел Розетт его развернуть; там оказался розовый пластмассовый браслетик на счастье, который ему, по всей видимости, принесли вместе с рекламным номером журнала для тинейджеров; но Розетт просто влюбилась в этот браслетик и теперь отказывается его снимать, даже купаясь в ванне.

А перед самым закрытием вдруг опять явилась та странная женщина, что приходила вчера; она купила еще одну коробку трюфелей и тоже оставила для Розетт подарок. Это меня особенно удивило — ведь она отнюдь не из числа наших завсегдатаев; по-моему, даже Зози не знает, как ее зовут. А когда мы распаковали ее подношение, то удивились еще сильнее. В свертке оказалась коробка, а в ней — кукла-младенец; не очень большая, но, безусловно, антикварная; у нее мягкое тряпичное туловище и фарфоровая голова; из отделанного мехом капора выглядывает симпатичное личико. Розетт, конечно, была в восторге, но я сочла, что нельзя принимать столь щедрый подарок от незнакомки, убрала куклу в коробку и снова все завернула, намереваясь непременно вернуть той женщине — если, конечно, она еще раз к нам зайдет.

— Да что ты беспокоишься, — сказала Зози. — Кукла наверняка принадлежала ее детям или племянникам. Ты вспомни, как мадам Люзерон притащила нам мебель из своего кукольного домика.

Я возразила:

— Но она просто одолжила нам эту мебель. Временно.

— Да брось, Янна, — усмехнулась Зози. — Не стоит так подозрительно относиться ко всему на свете. Надо предоставить людям возможность…

Ее перебила Розетт; тыча пальчиком в коробку, она требовательно изображала жестами слово «ребенок».

— Ну хорошо, — сдалась я. — Но только на сегодняшний вечер.

Розетт издала свое, почти беззвучное, победоносное карканье.