Леденцовые туфельки - Харрис Джоанн

— Можно мне заглянуть внутрь? — спросила я.

— Пока нет. Но может быть, завтра, — сказала Зози. — А ты не хочешь подняться ко мне? И закончить нашу маленькую беседу?

Я медленно поднималась следом за нею, глядя, как передо мной на каждой узенькой ступеньке леденцовые туфельки постукивают — цок-цок-цок! — своими изумительными каблучками, словно кто-то стучится в дверь и просит, умоляет меня позволить ему войти.

6 декабря, четверг

Сегодня утро опять туманное; вот уже третий день туман, точно парус, реет над Монмартром. Через день-два обещают снег, а сегодня из-за тумана стоит просто фантастическая тишина: не слышно ни привычного шума транспорта, ни шагов пешеходов по булыжной мостовой. Так тихо на улицах было, наверное, лет сто назад, и прохожие выплывают из тумана, словно одетые во фраки призраки…

И почему-то сегодняшнее утро напоминает мне последний день в школе Сент-Майклз-он-зе-Грин. Это был день моего окончательного освобождения, день, когда я впервые поняла, что жизнь — точнее, все жизни вообще — это всего лишь письма мертвых людей, которые разносит ветром, а потому их нужно либо собрать и бережно хранить, либо сжечь или выбросить вон — в зависимости от обстоятельств.

Ты очень скоро тоже это поймешь, Анук. Я знаю тебя лучше, чем ты сама себя знаешь; мощный потенциал гнева и ненависти таится за этим очаровательным фасадом «хорошей девочки»; точно так же было с той Девочкой, Которая Вечно Водила — с той, кем была я столько лет назад.

Впрочем, некий катализатор никогда не помешает. Иногда достаточно ерунды — просто пальцем шевельнуть, точнее, щелкнуть. Хотя встречаются пиньяты и покрепче. Но у каждого крепкого орешка есть своя слабая точка, на которую достаточно нажать и тогда волшебная шкатулка откроется, но закрыть ее будет уже нельзя.

Мне таким катализатором послужил один мальчик. Его звали Скотт Маккензи. Ему было семнадцать; светлые волосы, атлетическое сложение, юноша практически без недостатков. У нас в Сент-Майклз-он-зе-Грин он был новичком, иначе, наверное, с самого начала сто раз подумал бы, стоит ли дружить с Девочкой, Которая Вечно Водит, скорее всего, наоборот, стал бы ее избегать и выбрал бы для своих ухаживаний какой-нибудь более достойный объект.

А он взял и выбрал меня — во всяком случае, какое-то время явно предпочитал меня остальным девчонкам, — с этого все и началось. Ничего оригинального, разумеется, и в итоге разгорелся настоящий пожар, как это обычно и бывает в таких случаях. Мне уже исполнилось шестнадцать, и я с помощью своей Системы успела практически полностью создать себя заново. Хотя кое-что от незаметной серой мышки во мне, пожалуй, еще оставалось — возможно, в связи с тем, что меня столько лет считали изгоем. Но даже и в те годы у меня за душой кое-что имелось. И немало. Я была честолюбива, обидчива и восхитительно коварна. Мой способ действий носил в основном практический характер, а отнюдь не оккультный. Я прекрасно разбиралась в различных ядах и травах; я, например, могла запросто вызвать сильнейшие кишечные колики у того, кто меня разозлил, и вскоре поняла: если насыпать кому-то из соучеников в носки щепотку одного едкого порошка, вызывающего чесотку, или капнуть всего одну капельку масла с перцем чили в тюбик с тушью для ресниц, то результат будет куда более скорым и драматичным, чем после любого количества магических заклинаний.

Что же касается Скотта, то его ничего и не стоило поймать в ловушку. В таком возрасте у мальчиков, даже самых умных, мозги задействованы в лучшем случае на одну треть, а две их трети находятся под воздействием тестостерона, и мой рецепт: некая смесь лести, чар, секса, моей любимой пулькé и крошечной дозы одного стертого в порошок гриба, доступного лишь очень немногим избранным, клиентам моей матери, — оказался идеален, Скотт превратился в моего раба.

Не поймите меня неправильно. Я его никогда не любила. Может быть, он мне чуть-чуть и нравился, но это не считается. Впрочем, Анук и это знать вовсе не обязательно, как и грязные подробности того, что случилось тогда в Сент-Майклз-он-зе-Грин. Взамен я предложила ей некую улучшенную версию — обо всем рассказывала так, что она весело смеялась, а уж созданный мною портрет Скотта Маккензи заставил бы отступить в тень и самого Давида, изваянного гениальным Микеланджело. Я, разумеется, рассказала Анук и о злобном отношении ко мне в школе, но такими словами, которые понятны и ребенку, — о граффити, о сплетнях и прочих мерзостях.

Сперва это действительно были мелкие неприятности. Украденная одежда, порванные книги, разоренный шкафчик для личных вещей, гнусные сплетни и слухи. Но к этому мне было не привыкать. Я почти не обращала внимания на подобные мелкие укусы и вряд ли стала бы за них мстить. Кроме того, в Скотта я была почти влюблена и испытывала некое порочное наслаждение, видя, как другие девчонки впервые завидуют мне и в полном изумлении пытаются понять, с чего это такой красавчик, как Скотт Маккензи, вздумал ухаживать за Той, Которая Вечно Водит.

Из всего этого у меня получилась отличная сказка для Анук. Я выложила перед ней целый список мелких способов мести — достаточно гадких, чтобы в этом отношении мы с ней выглядели похоже, но все же достаточно безобидных, чтобы пощадить ее нежное сердечко. На самом деле истина была куда менее привлекательной, но, с другой стороны, так оно всегда и случается.

— Они же сами на это напросились, — убеждала я Анук. — И получили от тебя по заслугам. Твоей вины тут нет…

Но она по-прежнему была бледна.

— Если мама узнает…

— А ты ей не говори, — посоветовала я. — Да и что такого страшного ты сделала? Ты же никого не поранила, никому особого вреда не причинила. Хотя, — прибавила я с глубокомысленным видом, — если ты не научишься пользоваться этим своим умением, тогда, возможно, однажды, чисто случайно…

— Мама говорит, что это просто игра. Что в действительности никаких чар не существует. Что это просто мое богатое воображение играет со мной всякие шутки.

Я посмотрела на нее.

— Неужели ты думаешь, что это действительно так?

Она что-то пробормотала, потупившись и разглядывая мои туфли.

— Нану! — окликнула я ее.

— Мама никогда не лжет.

— Все люди лгут.

— Даже ты?

Я усмехнулась.

— Я — не «все». Ну скажи, Нану, разве я — «все»? — Я качнула ногой, чуть повернув ее, и «самоцветы», вделанные в красный каблук, вспыхнули, отбрасывая разноцветные зайчики. Я почти видела в ее глазах крошечное отражение этого каблучка, сверкавшего рубиновыми и золотистыми огнями. — Ладно, Нану, не тревожься понапрасну. Я знаю, каково тебе сейчас. Тебе просто нужна своя Система, только и всего.

— Система? — переспросила она.

И стала рассказывать; сперва она говорила несколько неуверенно, но со все возрастающим воодушевлением, согревавшим мне душу. У них, оказывается, когда-то тоже была своя Система — на мой взгляд, пестрое попурри из сказок, мифов, всевозможных трюков и мелких чудес, всевозможных саше с волшебными снадобьями, отгоняющими злых духов, песен, якобы способных утихомирить зимний ветер, удержать его от попыток унести их обеих прочь, ну и так далее.

— Но с какой стати ветру уносить вас?

Анук пожала плечами.

— Он просто уносит, и все.

— А какую песню вы ему пели?

Она спела мне ее, эту старинную песню — по-моему, любовную, — тоскливую и немного печальную. Вианн и теперь довольно часто ее поет — даже я порой это слышу, — когда разговаривает с Розетт или возится на кухне с шоколадной глазурью.

— Ясно, — сказала я. — И теперь ты боишься невольно вызвать тот ветер.

Она медленно кивнула.

— Да, я понимаю, это глупо.

— Вовсе не глупо, — возразила я. — У разных народов в такую возможность верили не одно столетие. Например, согласно древним английским преданиям, ведьмы вызывали ветер, расчесывая себе волосы. А некоторые из здешних уроженцев до сих пор верят, что добрый ветер Бара полгода сидит в плену у злого ветра Мамариги, и каждый год люди должны песней выпускать его на волю. Ну а ацтеки… — Я ободряюще улыбнулась Анук. — Ацтекам была известна сила того ветра, который своим дыханием движет солнце по небосклону и отгоняет прочь дожди. Эекатль — таково его имя, и ацтеки приносили ему в жертву шоколад.

— Но… разве ацтеки не совершали человеческих жертвоприношений?

— А разве мы все их не совершаем — каждый по-своему?

Человеческие жертвоприношения. Сколько тайного смысла в этой фразе. Но разве не такое жертвоприношение совершила Вианн Роше, принеся своих детей в жертву жирным богам, дающим чувство удовлетворенности собой? Всякое страстное желание требует жертвы — и ацтеки это понимали, как, впрочем, и майя. Они понимали, сколь алчны их боги, знали об их неутолимой жажде крови и смерти. Они вообще понимали мир гораздо лучше тех, кто поклоняется богу в Сакре-Кёр, огромном белом храме, похожем на воздушный шар, вознесенный на вершину Монмартрского холма. Но если сцарапать с поверхности пирожного красивый сахарный «снежок», то под ним окажется все тот же темный горький шоколад.