Леденцовые туфельки - Харрис Джоанн

Даже Лоран принес «кое-что» (в основном, правда, кусочки украденного сахара-рафинада), и это так приятно — снова чувствовать себя членом некоего сообщества, его частью — частью чего-то большего, чем крохотный бивуачный костерок, который мы разжигаем только для себя. Я всегда считала Монмартр местом чужим и холодным, а его обитателей — презрительными и самоуверенными снобами с их преувеличенной любовью к Vieux Paris[55] и полным недоверием к чужакам. Но теперь-то я вижу, что эти булыжные мостовые скрывают живую душу. Уж этому-то, по крайней мере, Зози меня научила. Да, Зози, которая играет мою роль ничуть не хуже, чем когда-то ее играла я сама.

Есть одна история, которую мне рассказывала мать. Собственно, все подобные истории — о ней самой, но это я поняла слишком поздно, когда сомнения, терзавшие меня все те долгие месяцы, пока она шла навстречу смерти, стали настолько сильны, что я уже не могла их игнорировать и отправилась на поиски Сильвиан Кайю.

И обнаружила то, что полностью подтвердило слова матери, сказанные ею в предсмертном бреду. «Ты сама выбираешь себе семью», — так она всегда утверждала, и она действительно сама однажды выбрала меня — мне было полтора года, и я отчего-то предназначалась именно ей, словно посылка, которую случайно вручили не тому адресату и которую она с полным правом вернула себе.

«Она бы никогда так нежно тебя не любила, говорила она. Она была слишком беспечной. Она сама тебя отпустила».

Но чувство вины преследовало ее в любой стране, на любом континенте, и это чувство в итоге превратилось в страх. Вот в чем заключалась истинная слабость моей матери — в этом страхе, он заставлял ее всю жизнь спасаться бегством. Она боялась, что кто-то отнимет меня у нее. Боялась, что однажды я узнаю правду. Боялась того, что много лет назад совершила страшную ошибку, обманом лишив незнакомую женщину всей ее жизни, и теперь ей, конечно же, придется за это расплачиваться…

А вот и та история, которую она мне рассказывала.

У одной вдовы была дочка, которую она любила больше всего на свете. Они жили в маленьком домике на опушке леса, жили бедно, но были настолько счастливы вместе, насколько вообще могут быть счастливы два человека.

И так уж они были счастливы, что Королева Червей, жившая неподалеку, прослышала об этом и воспылала завистью. И вознамерилась отнять у девочки сердце, ибо хоть у нее самой имелась тысяча любовников и более ста тысяч рабов, но ей всегда хотелось большего, и она понимала: не знать ей покоя, пока где-то есть хоть одно сердечко, отданное не ей, а кому-то другому.

Королева Червей осторожненько подобралась к домику вдовы и, прячась в зарослях, увидела девочку, которая играла совсем одна. Дело в том, что домик этот стоял на отшибе, довольно далеко от деревни, так что играть девочке было попросту не с кем.

И тогда Королева Червей — а она на самом деле была вовсе не королевой, а могущественной ведьмой — превратилась в маленькую черную кошечку и неторопливо, задрав хвост, вышла из-за деревьев.

Весь день девочка играла с кошкой; та весело прыгала, ловя бумажку на веревочке, залезала на дерево, но тут же и спускалась, стоило девочке ее позвать, ела у нее из рук — в общем, это была, безусловно, самая игривая и самая хорошенькая кошечка на свете; девочка таких никогда не видела…

Но сколько кошка ни мурлыкала и ни ластилась к девочке, сердце ее она украсть так и не сумела, и вечером девочка вернулась домой, где ее ждала мать, да и ужин уже стоял на столе. А Королева Червей, громким мяуканьем выражая в ночи свое неудовольствие, вырвала немало сердец у разных маленьких ночных существ, но никакого удовлетворения не получила, и ей еще сильней, чем прежде, захотелось отнять у девочки ее сердце…

И на следующий день эта ведьма превратилась в красивого юношу и прилегла под деревом на опушке, поджидая девочку, которая как раз искала там свою киску. А девочка эта молодых парней и не видела толком, разве что издали, на ярмарке. И новый знакомец показался ей просто красавцем — черные волосы, голубые глаза, розовые, как у девушки, щеки, но все же самый настоящий юноша; и она, позабыв о киске, целый день гуляла с ним по лесу; они беседовали, смеялись, играли, бегая друг за другом, точно лани весной.

А когда спустился вечер, юноша осмелился ее поцеловать. Но сердце девочки по-прежнему принадлежало только ее матери. В ту ночь Королева Червей устроила охоту на оленей; она ножом вырезала у каждого из них сердце и поедала его сырым… Но и это не принесло ей удовлетворения, и она еще сильней стала мечтать о дочке вдовы.

И утром третьего дня ведьма не стала менять свое обличье, а просто спряталась неподалеку от дома и стала внимательно наблюдать. Вскоре девочка вышла из дома и отправилась искать своего вчерашнего дружка, что, как вы понимаете, было занятием тщетным. И тогда Королева Червей полностью сосредоточилась на матери. Посмотрев, как вдова стирает в ручье белье, она поняла, что могла бы сделать это и лучше. Посмотрев, как мать наводит в домике порядок, она поняла, что и это могла бы сделать лучше ее. А когда спустилась ночь, она приняла обличье вдовы — теперь и у нее было такое же улыбчивое лицо, такие же нежные руки, — и когда девочка вошла в дом, навстречу ей поднялись сразу две матери…

Что, скажите на милость, могла тут поделать настоящая мать? Ведь Королева Червей так хорошо изучила ее, так безупречно скопировала ее жесты и повадку, что поймать ее на чем-то было просто невозможно. И кроме того, все на свете эта ведьма делала лучше, быстрее, тщательнее, чем бедная вдова…

И тогда вдова поставила на стол еще один прибор — для гостьи.

— Ужин я приготовлю, — сказала королева. — Я знаю все ваши любимые кушанья.

— Мы обе его приготовим, — возразила мать. — А тогда уж моя дочь решит…

— Моя дочь, — поправила ее ведьма. — И по-моему, именно мне известен путь к ее сердцу.

Вдова, надо сказать, умела отлично готовить. Но никогда еще она так не старалась, так тщательно не готовила кушанья — ни на Пасху, ни на Святки. Однако ведьма владела магией, и чары ее были весьма могущественными. Разумеется, матери было известно, что ее дочь любит больше всего, но, увы, ведьма знала гораздо больше: ей были ведомы и те блюда, которые девочке еще только предстояло полюбить, и она без малейших усилий ставила их на стол одно за другим.

Начали они с зимнего супа, любовно сваренного вдовой в медном котелке, с мозговой косточкой, оставшейся от воскресного обеда…

Но ведьма предложила легкий бульон, сдобренный нежнейшим, сладчайшим луком шалот, приправленный имбирем и лимонным сорго, а к бульону подала крутоны, да такие хрустящие и крошечные, что они, казалось, сами таяли во рту…

Затем вдова подала второе. Сосиски с картофельным рагу и липким луковым мармеладом — сытное, вкусное блюдо, которое девочка всегда обожала…

Зато ведьма поставила на стол блюдо с куропатками, которых специально откармливали спелыми фигами, а потом начинили каштанами и foie gras,[56] зажарили и подали с coulis[57] из гранатового сока…

Теперь настоящая мать была близка к отчаянию. Но все же подала десерт: пышный яблочный пирог, приготовленный по рецепту ее матери.

А ведьма испекла pièce montée[58] — выдержанную в пастельных тонах сладкую мечту из миндаля, летних фруктов и всяких вкусностей вроде зефира с ароматом розы и крема с ароматом алтея. И к этому — бокал «Шато д'Икем»…

И тогда мать сказала:

— Ладно. Ты выиграла.

И при этих словах сердце ее треснуло и раскололось на две половинки — с таким звуком трещит попкорн на сковороде. А ведьма улыбнулась и раскрыла своей жертве объятия…

Но девочка и не подумала обнять ее. Упав на колени, она стала молить лежавшую на полу вдову:

— Матушка, не умирай! Я же знаю, что это ты!

И тут пронзительный вопль ярости вырвался у Королевы Червей: она поняла, что и теперь, в минуту ее торжества, сердце девочки по-прежнему принадлежит не ей, а родной матери. Ведьма кричала так громко и злобно, что сердце ее не выдержало и лопнуло, точно ярмарочный воздушный шарик, и в своем последнем приступе гнева Королева Червей вообще перестала быть какой бы то ни было королевой.

Что же касается конца этой сказки…

Ну, это зависело от настроения моей матери. Согласно одной версии, мать остается в живых и они с девочкой так и живут до скончания веков в своем домике на опушке леса. Когда же мою мать одолевали мрачные мысли, то под конец вдова все-таки умирала, а девочка оставалась наедине со своим горем. Есть и третья версия: обманщица умудряется предвидеть, что сердце настоящей матери разобьется от горя, и сама падает замертво, но «перед смертью» вынуждает девочку поклясться ей в вечной любви, а несчастная мать стоит рядом, не в силах сказать ни слова, отринутая и бессильная; потом ведьма оживает и начинает кормить…