V. - Пинчон Томас

Рэйчел пришла сюда в десять утра. Ирвинг сказала ей подождать, и она ждала. В это утро доктор был очень занят. Сегодня потому столько народу, рассудила Рэйчел, — что после операции нос заживает четыре месяца. Через четыре месяца будет июнь — время, когда еврейские девушки, уверенные, что давно уже вышли бы замуж, не будь у них такого безобразного носа, отправятся на курортную охоту за мужьями — все с одинаковыми носовыми перегородками.

Это внушало Рэйчел отвращение: согласно ее теории, все эти девушки хотят сделать операцию не для косметики, а затем, чтобы избавиться от горбатого носа как признака еврейской нации и получить взамен вздернутый нос, известный по фильмам и рекламам как признак WASP, или Белого Англо-Сакса Протестанта.

Откинувшись на спинку стула, Рэйчел наблюдала за пациентами, не испытывая особого нетерпения перед встречей с Шунмэйкером. Напротив нее, через широкую полосу неброского коврового покрытия, сидел влажноглазый юноша с жидкой бородкой, которой не удавалось скрыть безвольный подбородок, и бросал на Рэйчел смущенные взгляды. Девушка с клювообразным тампоном на носу закрыла глаза и плюхнулась на диван, а с флангов встали ее родители и принялись шепотом обсуждать вопрос цены.

На противоположной стене высоко под потолком висело зеркало, а под ним — полка с часами начала века. Двусторонний циферблат поддерживали четыре золотые стойки вразлет над лабиринтом механизма, помещенного под колпак шведского флинтгласа. Маятник не совершал обычных колебатеных движений, — он имел форму горизонтального диска, посаженного на вал, который в шесть часов становился параллельным стрелкам. Диск совершал четверть оборота в одну сторону, затем четверть — в другую, и каждое вращательное перемещение вала продвигало регулятор хода на один зубец. Сверху на диске в фантастических позах застыли два золотых чертика. Их движение отражалось в зеркале, равно как и окно позади Рэйчел — огромное, от пола до потолка. За окном росла сосна, и в зеркале были видны ее ветви и зеленые иголки. Ветви качались на февральском ветру — неутомимые и сверкающие, — а напротив два дьяволенка исполняли свой метрономный танец под вертикальным нагромождением золотых шестеренок и храповиков, рычажков и пружин, блестевших тепло и весело, как люстры в бальном зале.

Рэйчел смотрела в зеркало под углом 45 градусов, и поэтому видела как первый циферблат, глядящий в комнату, так и второй — отраженный в зеркале. Здесь жило два времени — обычное и обратное, — и они сосуществовали, отменяя друг друга. Быть может, по всему миру рассеяно множество таких точек-ориентиров — в узлах, похожих на эту комнату, которая принимает в себя приходящих и уходящих людей — несовершенных и неудовлетворенных. И не дает ли сумма реального и мнимого — оно же зеркальное — времени в результате ноль, служа тем самым какой-то не совсем понятной этической цели? Или в расчет берется лишь зеркальный мир, лишь надежда, что прогиб носового моста или выступ лишнего хряща на подбородке будет означать переход от злосчастья к счастью и что с момента операции мир измененного человека начнет жить по зеркальному времени, работать и любить при зеркальном свете и быть всего лишь танцем чертенка под люстрой эпохи, пока смерть не остановит тиканье сердца (метрономную музыку) — спокойно и тихо, как бы прекращая вибрацию света?..

— Мисс Аулглас! — Ирвинг, улыбаясь, стояла у входа в святилище Шунмэйкера. Рэйчел встала и взяла сумочку. Проходя мимо зеркала, она поймала косой взгляд своего двойника из зеркального мира, а затем вошла в кабинет и встала перед доктором, который с ленивым и враждебным видом сидел за столом, формой напоминавший человеческую почку. На столе лежали счет и копирка.

— Счет для мисс Гарвиц, — произнес Шунмэйкер. Рэйчел достала из сумочки свернутые двадцатидолларовые банкноты и бросила их на бумаги.

— Пересчитайте, — сказала она. — Здесь — остаток.

— Успеется, — ответил доктор. — Присаживайтесь, мисс Аулглас.

— Эстер осталась без гроша, — сказала Рэйчел, — и сейчас ей не на что жить. То, чем вы здесь занимаетесь…

— … это бесстыдный рэкет, — сухо закончил он фразу. — Сигарету?

— У меня есть свои. — Она села на краешек стула, откинула упавшие на лоб пряди волос и достала сигарету.

— Спекуляция на людском тщеславии, — продолжал Шунмэйкер, — пропаганда заблуждения, что красота — не в душе и что ее можно купить. Да… — Он выбросил вперед руку с массивной серебряной зажигалкой. Тонкий язычок пламени. Его голос стал похож на лай. — … Ее можно купить, мисс Аулглас, и я ее продаю. Я даже не считаю себя необходимым злом.