V. - Пинчон Томас

Леди В., до сих пор принадлежавшая к их числу, теперь внезапно обнаружила себя отлученной, она, играючи, выскочила в "час ноль" человеческой любви и прозевала момент перехода; у нее возникли подозрения лишь когда Мелани, опираясь на руку Порсепича, вошла через боковую дверь в Ле Нерф, и время на миг остановилось. В своем досье Стенсил ссылается на самого Порсепича, которому В. поведала многое о своем романе. Он держал это в тайне от всех в "Л'Уганде" и в других местах, и рассказал только Стенсилу много лет спустя. Возможно, он чувствовал себя виноватым за свою карту перестановок и комбинаций, но, по крайней мере, во всем остальном вел себя как джентльмен. Его описание — сдержанный и неувядающий натюрморт любви в одной из ее многочисленных крайностей: В. на пуфе наблюдает за Мелани на кровати; Мелани смотрит на себя в зеркало; возможно, отражение в зеркале время от времени рассматривает В. Полная неподвижность за исключением минимального трения. Вот вам еще одно решение древнейшего парадокса любви независимость и взаимное слияние одновременно. Доминирование и подчинение здесь неприменимы. Схема из трех участников являлась симбиозом. В. нуждалась в своем фетише, Мелани — в зеркале, временном покое, свидетеле ее наслаждение. Такова самовлюбленность молодых, в ней присутствует социальный аспект: девочка-подросток, чье существование столь визуально, видит в зеркале своего двойника, двойник становится соглядатаем. Разочарование своей неспособностью раствориться в большой аудитории лишь усиливает сексуальное возбуждение. Похоже, ей требуется настоящий соглядатай для полной иллюзии того, что ее отражения и составляют такую аудиторию. С появлением этого «другого» — возможно, так же размноженного зеркалами — наступает конец, поскольку «другой» — ее двойник. Она напоминает женщину, одевающуюся лишь затем, чтобы другие женщины разглядывали ее и обсуждали — их ревность, перешептывания, неохотное восхищение принадлежат ей. Все это — она сама.

Что касается В., то она признала — возможно, осознавая собственное продвижение к неодушевленности, — что фетиш у них с Мелани был общим. Ведь неодушевленные предметы для своей жертвы все на одно лицо. То была вариация на тему Порпентайна, тему Тристана и Изольды, а по мнению некоторых — на единственный, банальный и раздражающий мотив всего романтизма, начиная со средних веков: "Акт любви и акт смерти суть едины." Мертвыми они в итоге объединятся с неодушевленной вселенной и друг с другом. А до тех пор любовная игра остается лицедейством неодушевленного, трансвестизмом не между полами, но между живым и мертвым, человеком и фетишем. Одежда на обеих не имела для них значения. Стриженая голова Мелани служила лишь деталью, непонятной частицей личной символики леди В., и — если это действительно была Виктория Рэн — возможно, отсылала к периоду ее послушничества.

Если это — Виктория Рэн, то даже Стенсила не могла не тронуть ирония краха, к которому продвигалась ее жизнь, набравшая к тому предвоенному августу такую скорость, что этому движению невозможно было воспрепятствовать. Флорентийская девчонка, молодая предпринимательница со всей ее детской надеждой на свое virtu, с девичьей верой в то, что Фортуну (если только не подведут мастерство и чувство времени) можно подчинить; та Виктория постепенно замещалась В., чем-то совершенно иным, для чего молодой век пока не придумал названия. Все мы до определенной степени оказываемся втянутыми в эту политику медленного умирания, но несчастная Виктория сблизилась и с Закулисьем.

Если В. вообще подозревала, что ее фетишизм был частью заговора против одушевленного мира, плана внезапного создания здесь колонии Царства смерти, то это свидетельствовало бы в пользу бытовавшего в "Ржавой Ложке" мнения, будто Стенсил ищет в ней собственную идентификацию. Однако Мелани нашла свою идентификацию в бездушном отблеске зеркала и в леди В., и последняя испытывала такое восхищение, что продолжала пребывать в неведении, выведенная из равновесия любовью; забывая даже о том, что, хотя «расписание» здесь — на пуфе, на кровати, в зеркалах — не соблюдается, их любовь в чем-то похожа на туризм; ведь как туристы по мере развития этого мира привносят в него часть другого и, в конце концов, создают в каждом городе параллельное общество, так и Царство смерти обслуживается фетишеподобными структурами типа фетиша В., которые представляют собой разновидность инфильтрации.