ЛАНАРК: Жизнь в четырех книгах - Грей Аласдер

Мораль этой истории достигает вершин человеческой мудрости, но тогда она была мне не по уму. По словам отца, я все время спрашивал: «А следующий бог будет настоящий боженька?» Несомненно, мне бы хотелось, чтобы черная девушка встретила наконец универсального творца, такого, как мой отец: огромных, правда, размеров, но так же живо ощущающего мою значимость. Радуюсь, что он не научил меня в это верить: ведь пришлось бы отучаться. Однако моя первая встреча с этой книгой состоялась в предыстории, которую я забыл или выбросил из памяти; позднее к ней вернулся. Книга была красивая, с обложкой, украшенной четкими черными гравюрами на дереве, с титульным листом и текстом в духе Эрика Джилла. Форма, как и содержание, представляла собой убедительную смесь приземленного и экзотического.

Все это помешалось на средней полке книжного шкафа в нашей спальне в Риддри. Верхняя полка была загромождена оранжево-красными корешками томов Левого книжного клуба, четыре пятых из них составляли труды Ленина на английском: плотный текст, начисто лишенный иллюстраций и диалогов. Нижнюю полку точно так же заполняла энциклопедия Хармсуорта, потому что книжный шкаф был приобретен вместе с энциклопедией у издателя газеты «Дейли рекорд», где впервые сообщалось о ее выходе. Там было много картинок, в основном черно-белых фотографий, но каждый раздел алфавита предварялся сложным карандашным рисунком: густонаселенный пейзаж, где фигура на троне, представлявшая, например, Античную историю, была окружена Архитектурными ордерами, Астрономическим телескопом, видами Австралии и Антарктики с Амундсеном, Армадилом и Агути, роющимися в земле под Акацией. Я думал, что в этих томах объясняется все, что существует или существовало на свете, а также содержатся биографии всех сколько-нибудь заметных людей. Шесть слогов названия «Эн-ци-кло-пе-ди-я» словно бы аккумулировали в себе все эти толстые коричневые книги, которые, в свою очередь, аккумулировали в себе всю вселенную, так что, произнося их, я словно бы преисполнялся могущества, подкрепленного удовольствием, которое испытывали при этом мои родители. Но четыре цветные таблицы с флагами всех государств и геральдическими щитами давали мне беспримесное, чисто чувственное наслаждение. Меня зачаровывали четкие прямо- и косоугольники — внутри их голубой, красный, желтый, зеленый, черный и белый цвета образовывали узор, с живостью и ясностью которого могли поспорить разве что рождественские украшения.

Здоровые дети развивают свое воображение совместными играми. Я не был здоровым ребенком. Мое воображение развивали главным образом одинокие фантазии, основанные на фильмах, картинах и книгах. Оттуда я черпал иногда ощущение, что моя жизнь будет исполнена чудес, внушенное нередко сексуальными эпизодами в книгах, причем не всегда лучшими. Я чувствовал это, когда читал в «1984», как Уинстон в коридоре Министерства правды помогает споткнувшейся девушке, которую ненавидит, а затем обнаруживает подсунутую ею записку со словами: «Я тебя люблю»; или как Дэвид Копперфильд набирается храбрости сделать предложение Агнес и слышит в ответ, что она всегда его любила. Также в «Пер Гюнте», когда матушка Осе и невеста Сольвейг спасают его от Большого Бойга — звонят в церковные колокола, и огромное облако, охватившее Пер Гюнта, рассеивается со словами: «Он для нас слишком силен — за ним стоят женщины». Я чувствовал это и в кульминационном эпизоде «Портрета художника в юности», когда Стивен Дедал видит юную босоногую девушку, которая гребет на мелководье; она отзывается на его восхищенный взгляд, и он, с выразительным «О боже!», поворачивается и идет к закату, зная, что станет художником, то есть жрецом самого высокого разряда. И в «Из первых рук» Джойса Кэри: Галли Джимсона, получившего смертельную рану при уничтожении его стенной росписи, уносят в госпиталь, а он смеется, зная, что работал над своим лучшим произведением до самого конца. Роман Джойса Кэри привел меня к книгам У. Блейка; Галли Джимсон постоянно его цитирует. В Митчелловской библиотеке в Глазго имелись факсимиле и оригиналы — и стихи, и рисунки, и проза Блейка, удивительно верные и красивые, понравились мне тогда и нравятся сейчас.

Изящная непринужденность нагих фигур ощущалась как освобождение. Освобождением веяло и от слегка извращенных фигур Обри Бердсли, в замысловатых одеждах. Если это звучит слишком высокопарно, признаюсь, что лет в двенадцать-тринадцать ужасно увлекался яркими американскими комиксами, которые впервые появились в Британии в конце сороковых годов. Их женские персонажи — Чудо-Женшина, Шина Королева Джунглей и другие — телосложением и лицами походили на шикарных кинозвезд того времени, но одеты были куда откровенней; а поскольку изображение нормального секса подпадало под запрет тогдашней американской морали, заменой служили приключения, в ходе которых героинь пленяли или обращали в рабство. В таких фантазиях я, при моей сексуальной робости, как раз и нуждался.