ЛАНАРК: Жизнь в четырех книгах - Грей Аласдер

Вскоре после рассвета Toy стоял на площадке для гольфа в Александра-парке, вслушиваясь в пение жаворонка в пасмурной вышине. Пение оборвалось, и птичье тельце с глухим стуком упало на дерн к его ногам. Toy устремился вниз по склону к воротам, ступая по раскиданным на дорожках мертвым воробьям и дроздам. Мимо светофора со скрипом проползал трамвайный вагон для рабочих, явно пустой. Toy проследил, как красный свет сменился на желтый, потом на зеленый, потом зеленый опять сменился желтым — и погас. Трамвай замер на месте.

Не все умерло сразу: самые скромные растения напоследок буйно пошли в рост. Плющ обвил густыми побегами памятник Скотту на Джордж-сквер, добравшись до молниеотвода, установленного на голове поэта; когда листья опали, его фигура оказалась оплетенной сетью волокон — белых и твердых, как кость. Мох, устлавший тротуары, рассыпался в порошок под ногами Toy, который блуждал по городу в одиночестве. Toy был счастлив. Он глазел на витрины порнографических лавочек, не опасаясь, что кто-то его заметит; катался на велосипеде по залам художественных галерей и, напевая, скакал на нем вниз по входным ступеням. Он устанавливал мольберты в общественных местах и рисовал громадные полотна с изображением зданий и засохших деревьев. По окончании работы он оставлял ее напротив запечатленной им действительности. Умерла и погода. Дождь не шел, не дул ветер. Небо всегда было пасмурным, тепло не убывало, не кончался полдень.

Toy сидел во дворике Холируд-Паласа в Эдинбурге, зарисовывая вид, открывавшийся на Артурз-Сит. Чей-то резкий голос, словно из птичьего клюва, проскрипел ему в левое ухо:

— Королеве Марии именно так все и запомнилось, очень похоже.

Высоко на скалах появилось белое пятнышко и двинулось по тропе к южным воротам дворика. Тяжкое предчувствие сдавило сердце Toy. Он подался почти вплотную к холсту и продолжал работать, решившись никого не видеть. Но все тело его; пронизал ледяной холод: это, как он знал, она положила руку ему на затылок. Toy попытался ее не замечать, но работа из-за ее страдающих глаз сделалась невыносимой, поэтому он жестом предложил ей встать перед мольбертом. Она послушалась, вообразив, что он хочет вставить ее в картину. Toy схватил ружье и выстрелил в нее. Она поглядела на него с упреком, потом рухнула, сжалась, смялась, превратившись в коровью лепешку.

Появились огромные жуки. Они заполонили город. Они были пять футов длиной и формой походили на гребные шлюпки с усиками, с ротовыми отверстиями на животе. Они проникали в каждое жилище и выкидывали из окон мебель и трупы. Они опасались открытых пространств и преодолевали их торопливыми перебежками. Toy, скорчившись, забился в угол между двумя жуками, которые равнодушно ощупали его своими колыхавшимися в воздухе усиками. Лишенные глаз, они приняли Toy за своего, поскольку он, подражая им, пригнулся к земле и передвигался на корточках.

Наутро Toy проснулся больным и провалялся с простудой в постели целую неделю.

Глава 24

Марджори Лейдло

Выздоравливая, Toy утешался мыслями о Марджори и вернулся на занятия, полный тревожных надежд. И опять, когда он стоял на лестнице, разговаривая с Макалпином и Драммондом, Марджори прошла мимо, словно не заметив его и не помахав рукой. Toy изумленно смотрел ей вслед, думая, не догнать ли ее, чтобы ударить. Ведь она наверняка его видела! Зачем же притворилась, будто нет? Или он сам виноват? Быть может, в тот вечер, что они провели вместе, он ей наскучил или разочаровал совершенно непростительно. Часом позже Марджори весело поздоровалась с ним в школьной лавке, глядя в глаза с застенчивой открытой улыбкой.

— Привет! — отозвался Toy, не в силах скрыть радости.

— Ты болел, Дункан?

— Немного.

— И не стыдно тебе?

Марджори продолжала улыбаться, но в голосе ее слышалось сочувствие.

В последующие недели Марджори была для Toy источником нараставшего беспокойства и одновременно восторга. Он Рассказал ей о мастерской, которую снимал в складчину возле Келвингроув-парка.

— Это огромная мансарда, но каждому из нас обходится всего несколько шиллингов в неделю. По пятницам мы собираемся там после занятий и по очереди готовим какое-нибудь знатное угощение. Почти всем помогают подружки, зато Кеннет — настоящий шеф-повар. Прошлый раз он приготовил испанский луковый суп с гренками — объеденье. В ближайшую пятницу моя очередь, я хочу сварить хаггис^[7]. В магазинчике на Аргайл-стрит продаются большие и вкусные, особенно они хороши с репой и приправами. После ужина мы выключаем свет и у огня слушаем пластинки — джаз и классику. Тебе стоит прийти.