Порок сердца - Соя Антон

ГЛАВА 2

Коламск. Дом Пантелеймона 13.01.1999 16:00

Перед тем как войти, она какое-то время помедлила у дверей, еще можно все исправить и пойти по другому пути. Надо просто развернуться, сесть в машину и дать газу. И гори все огнем. Но почему-то ноги ее не слушались. Она еще постояла и решительно сделала шаг вперед.

В комнате было очень слабое освещение, горели только лампадки у образов. Свет еле проникал в небольшую щель между штор. Когда она вошла, вообще не могла ничего разобрать, пришлось подождать, пока глаза привыкнут к темноте. Отец Пантелеймон жестом пригласил присесть.

— Вот, значит, собралась с духом и пришла. Страшно мне, Паня.

— Молодец, что пришла. Ничего не бойся, говори, что наболело.

— Рожать мне скоро, а с сердцем все хуже и хуже. Дроздецкий говорит — шансы, пятьдесят на пятьдесят, но я все равно буду, решила.

— На все воля Божья, верю я, что спасены будете-и ты, и дитя. И ты, Лена, верь.

— Ой, хочу верить, только грехов на мне, как на собаке бездомной блох. Боюсь я.

— А ты покайся, облегчи душу, все, что гнетет тебя, что мучает, — все расскажи.

Все расскажи! Как будто она знает, с чего начинать. Ладно, все так все.

— Тогда с Москвы начну. Провалилась я в универ — с кем не бывает, решила — в Коламск не вернусь. Снова через год буду поступать, а пока в школу моделей пойду. Название у нее хорошее было — «Фламенко». А я — красавица, жгучая испанка, как нам было разойтись?

— Вернуться тебе надо было, — отец Пантелеймон не сдержался и прервал рассказ, — Москва — трясина известная — засосало тебя бедную.

— Ну да, так и было, — согласилась с отцом Пантелеймоном Лена и ответила на замечание вопросом. — А к кому возвращаться? Павлов в тюряге был, ты в семинарии, да и планы у меня другие были — Париж, Мадрид, Нью-Йорк. Отучилась я, деньги кончились, а типаж мой что-то непопулярным оказался: хожу на кастинги, как дура, не берут никуда, так, в паре клипов снялась, и все. Ничего, кроме интима, не предлагают, а кушать хочется. В общем, согласилась на сопровождение. Название красивое, а на самом деле обычная проституция — только рангом повыше. Покатилась я под откос.

— Не пойму я — ты каешься, Лена? Стыдно тебе за прошлое или жалеешь себя просто?

— Стыдно. Павлов — твой друг — вытащил меня из этого болота, как нарисовался он в Москве на моем пути, так и поняла, что это судьба моя, с тех пор я его верная собака, вот дите ему рожаю, а сама помереть боюсь.

— Говорят, он бьет тебя, Лена… — Отец Пантелеймон решился уточнить ходившие в городе слухи.

— Так за дело же. Изменяю я ему, Паня.

— Паня остался в школе, — сердито прервал ее священник. — Лена, ты на исповедь пришла.

— Простите, отец Пантелеймон, изменяю я ему, потому что, мне кажется, ему это надо — на ревности любовь наша цветет.

— Неправильно все у вас — на уважении любовь должна стоять, на верности, а не на похоти да на побоях. Еще вертеп этот ночной в городе открыли — слабых духом прельщаете. Не откупит Сашка душу, сколько раз ему говорил — толку с того, что на монастырь деньги дает, — нет, если скотство вокруг развел, тебя мучает. Ты вон загубить себя готова из-за него, а ему лишь бы зенки залить — другой тебе муж нужен.

— Другой? Это кто ж? — Лена посмотрела в упор на отца Пантелеймона и голосом, в котором была слышна досада, добавила: — Кто меня такую после Павлова возьмет? Развратную, избалованную, с душой раздрызганной. Ты меня замуж возьмешь, святой отец?

— Не то, не то ты говоришь, Лена. Я тебя замуж шесть лет назад звал. Ты сюда-то каяться или задираться пришла?

— Ой, каяться, прости меня, господи. — Лена перекрестилась. — Ведь мало того, что мужу любимому изменяю, так еще и в мальчишку влюбилась. Так влюбилась, готова любую курву, что к нему подойдет, в куски порвать.

— Ты зачем ругаешься, греховодница? — Священник сурово посмотрел на нее исподлобья.

— Простите меня, святой отец, замучила я Женьку, грех это, ведь не нужен он мне, так — игрушка, а я ему жизнь переломала, и не только ему. К Ритке Ким ревновала Женечку — так прям убить ее была готова, а она — раз и исчезла.

— Ну тут ты явно свое участие преувеличиваешь. Но грех, даже если просто смерти кому желала, грехом так и останется.

— Да знаю я, вот и мучаюсь. К Катьке ревновала — лютой ненавистью к этой бабочке ночной прониклась. А ведь она мне сестрой оказалась. Женьку дурака запугала — он ее от ребенка заставил избавиться. Да и где она вообще, эта Катя? А я-то и радовалась, дура, загубила ребеночка. Страшно мне, мучаюсь теперь — нет мне прощения.