Обреченный убивать - Гладкий Виталий Дмитриевич

Я был шокирован, смят, раздавлен увиденным.

И пока Тимоха занимался дальнейшим обустройством своих темных делишек, подыскивая и мне соответствующую моему "профилю" работу, торчал почти безвылазно в гостиничном номере весьма престижной гостиницы, куда, как я понял из разговоров обслуживающего персонала, путь ментам и прочая был заказан.

По вечерам меня одолевала тоска.

Днем я хоть как-то убивал время, шатаясь по улицам и бесчисленным базарчикам, ютящимся в самых неожиданных местах города.

Но ночи полного одиночества наедине с мыслями, от которых я готов был волком выть, едва не сводили меня с ума.

До сердечной боли я стремился побыстрее увидеться с женой и сыном. Однако наше долгожданное свидание зависело только от Тимохи, будь он трижды проклят.

Но этот сукин сын только злобно фыркал в телефонную трубку, когда я в очередной раз напоминал ему о наболевшем, и грубо требовал, чтобы я не расслаблялся, держал себя в форме, потому как вскоре у меня будет дел невпроворот.

От таких разговоров меня временами зашкаливало. И я, дрожа от ненависти на весь мир, готов был убить кого угодно, и в первую очередь своего нового шефа. А затем выброситься к чертовой матери из окна гостиницы на булыжную мостовую, где с вальяжной снисходительностью ко всем прочим катили дорогие "мерсы" и "линкольны".

И тогда я лез под горячий душ, почти под кипяток, а после, красный, словно вареный рак, облачался в приличный костюм и спускался в ночной бар гостиницы.

Там царил сексуальный полумрак, мурлыкала импортная стереосистема, а за столиками, разбившись парами, вполголоса болтали дорогие путаны.

Этот вечер ничем не отличался от предыдущих.

Те же, набившие оскомину, рожи завсегдатаев – местных "крутых" и их паханов, сорящих направо и налево баксами.

Разодетые по последнему писку французской моды разнокалиберные шлюхи, с жадностью оголодалых волчиц подыскивающие себе очередную жертву среди "лохов" – постояльцев гостиницы с туго набитыми кошельками.

Две или три компании кавказцев, непривычно тихих, незаметных, в отличие от старых времен, а оттого вдвойне опасных.

Они напоминали мне змеиное гнездо, согретое первыми лучами жаркого весеннего солнца – и движения вяловатые, и кровь, остуженная зимними холодами, пока стылая, будто подтаявшее мороженое, и тела не такие гибкие, как обычно; но только тронь их, успокоенный обманчивым видом покорности и бессилия, тут же последует по-прежнему молниеносный удар, и переполненные за время долгой спячки пазухи впрыснут в кровь через острые крючковатые зубы смертельный яд, спасения от которого нет.

Я сидел в углу, за самым, с точки зрения посетителей бара, неудобным столиком, где обычно ютилась оставшаяся не у дел обслуга.

Это место я забронировал едва не в первый день моего "сошествия с небес" – из номера на седьмом этаже в полуподвальное помещение этого ночного гнезда разврата.

Главным достоинством столика было то, что вряд ли могло интересовать остальную публику, скупившую на корню всю местную милицию и полицию, если таковая и существовала, – служебный выход в нескольких шагах.

Я уже знал, что он ведет на кухню, где есть двери, через которые можно выйти на параллельную улицу. С угла, где я сидел, хорошо просматривался вход в бар, где торчал подобострастный, прилизанный тип в годах с повадками секретного агента на покое.

Когда я впервые встал на ковровую дорожку ступенек, ведущих в чрево бара, его глаза обшарили мою фигуру с таким прилежанием, что мне еще добрый час спустя казалось, будто кожу лица потерли крупнозернистой шлифшкуркой.

Какое-то время он относился ко мне индифферентно, но затем мое несколько нестандартное поведение для подобного заведения – я почти ничего не пил и не путался со шлюхами – вновь привлекло его внимание, и с той поры он следил за мной, как вышедший на тропу войны ирокез за случайно забредшим в леса бледнолицым.

Во избежание осложнений – черт его знает, кому он там строчит доносы, – мне пришлось стать артистом поневоле.

Как и все остальные, я начал заказывать дорогие коньяки, виски и еще что-то там, иногда угощал "дам", от которых несло за версту вызывающими рвотные позывы запахами импортных кремов и духов.

А однажды я притворился в стельку пьяным и дал возможность лисьемордому швейцару пошарить в моих карманах, пока он тащил меня на собственном горбу на седьмой этаж.

В результате я лишился что-то около двух сотен "зелени", зато приобрел доверие и соответствующий вес в глазах этого сукиного сына в отставке.