Месть обреченного - Гладкий Виталий Дмитриевич

– Это так важно?

– Чрезвычайно… я прошу тебя. Скорее… – Где и когда?

Жорж немного замялся, а потом сказал. Наверное, боялся, что нас подслушивают. – Договорились…

Я взглянул на свои наручные часы:

– Но я буду не раньше, чем через сорок… нет – пятьдесят минут. Годится? – Да. Я жду. Только ты обязательно приходи… – Кончай ныть! Я не попугай, чтобы повторять одно и то же по десять раз. Пока. – Что ему нужно? – с подозрением спросил Баранкин.

Он почему-то терпеть не мог Жоржа.

– Я должен помочь Сандульскому сделать кое-кому обрезание.

– Чего-о?!

– Того. Не знаю. Мне кажется, он уже в штаны наложил. А вот по какой причине – это вопрос.

– Смотри не попадись ему на крючок. Таких хитрецов, как он, поискать.

– Два раза за день на одни и те же грабли не наступаю, – парировал я, закрывая сейф на ключ. – Хватит того, что ты меня сегодня зажабрил…

Место встречи, нужно отдать должное Сандульскому, было подобрано по всем канонам шпионской науки – в запаснике краеведческого музея. Наверное, Жорж до сих пор был под впечатлением похождений мифического советского разведчика Штирлица в Берлине.

Хотя, нужно честно признаться, место и впрямь было клевым.

Во-первых, если кто и надумает за нами проследить, то замаскироваться в пустых залах мог разве что человек-невидимка.

А во-вторых, сомневаюсь, что кому-нибудь могло прийти в голову воткнуть "жучок" в крохотной кладовке, заваленной всякой всячиной, разве лишь для того, чтобы послушать мышиную возню. Чего-чего, а этих грызунов, судя по запаху, здесь хватало. – Спасибо, Дора Абрамовна, – поблагодарил Сандульский смотрительницу музея.

Эта пожилая дама открыла нам двери запасника.

Ей стукнуло не меньше восьмидесяти, но она все еще держалась бодро. Дора Абрамовна была такой худой, что казалось могла рассыпаться на ходу по частям. На ее морщинистом лице с длинным унылым носом явственно проступало недовольство.

– Вы все говогите спасибо, а потом у бедной Доры одни непгиятности, – сказала смотрительница с осуждением.

Дора Абрамовна немного картавила. Но свое имя, на удивление, выговаривала правильно.

– Дора Абрамовна, никаких неприятностей не будет. Вы меня знаете.

– Ах, я должна его знать! Я должна все знать! А стагую Дору кто-нибудь знает!? Я согок лет жизни отдала этому музею. И что, кто-нибудь сказал мне спасибо? – Дора Абрамовна, я вас умоляю… Сандульский от нетерпения притопывал ногой.

– А если бы и сказал, то что? – упрямо продолжала старушенция, будто и не слышала слов Сандульского. – За спасибо ничего не купишь. – Дора Абрамовна, мы ведь уже договорились!

– Ах, договогы, договогы!.. Кто на них смотгит? Бедную Дору всегда обманывали. Мы сейчас сгеди здесь, а договог был сгеди там… Она показала куда-то за свою спину; наверное на дверь.

– Дора Абрамовна!!!

– Все, ухожу, ухожу…

Подождав, пока смотрительница скроется за дверью, Сандульский с облегчением сказал: – Садись… И сам плюхнулся на старый скрипучий стул, подняв при этом клубы пыли. – Хорошее местечко, – сказал Жорж с удовлетворением.

Я осторожно последовал его примеру, хотя на мне и были далеко не новые джинсы.

– Главное – абсолютно стерильное. Пыль веков, естественно, не в счет, – поддержал я Сандульского с иронией. – Извини, у себя я не мог. Опасно…

Сандульский выглядел затравленным.

– Ты решил завербовать меня в Моссад? Валяй. Только учти – дешево родину я не продам.

– Перестань! Мне не до шуток.

– Так бы сразу и сказал. Что у тебя стряслось?

Сандульский ответиил едва не шепотом, будто и впрямь нас кто-то мог подслушать:

– Приходил Сторожук…

– Один?

– Да.

– Интересно… Между прочим, я тебя предупреждал. И что ты мне ответил?

Сандульский огрызнулся:

– Я бы и сейчас послал тебя подальше! Но, если честно, иного выхода у меня просто нет.

– Хвалю за откровенность. Ты всегда был нестандартным евреем. Даже в школе.

Он подозрительно посмотрел на меня, подумал и осторожно спросил:

– Ты имеешь в виду драки?

– В точку. Ты был хулиганом, Жорж. – Между прочим, ты тоже не был пай-мальчиком. – Верно. По мне уже тогда милиция плакала.

– А дрался я потому, что никому не давал списывать домашние задания и контрольные. Ты это знаешь.

– И получал…

– Ну и что? Я отстаивал свои принципы.

Сандульский изобразил сплошную честность, но это ему плохо удалось. Наверное, аудитория была чересчур малочисленной, чтобы он мог до конца раскрыть свои артистические способности.