Месть обреченного - Гладкий Виталий Дмитриевич

Похоже, моя персона на него особого впечатления не произвела…

Утро еще не наступило, но небо на востоке уже посветлело и звезды начали терять яркость и алмазный блеск.

Сидор держал курс на свою окраину – он хотел взять кое-что из одежды. Мы оба прекрасно понимали, что дальнейшее проживание в его квартире чревато – теперь нам было хорошо известно, кто наш противник.

Недооценить врага – значит проиграть. А проигрыш для нас значил только одно…

Засаду мы обнаружили без особого труда. К счастью, они не прошли ту школу, что мы с Сидором. – Кранты, моя хата "засвечена", – с горечью прошептал Сидор.

И достал пистолет. – Мечты, мечты, где ваша сладость… – сказал он печально. Сидор обернулся ко мне и с надеждой спросил: – Будем кончать этих козлов или как? Так сказать, прощальная гастроль.

Я понимал его. После того, что ему выпало испытать в жизни, даже эта вонючая окраина казалась Сидору землей обетованной.

И теперь он опять должен стать скитальцем без роду и племени, травой перекати-поле, с весьма призрачными шансами умереть естественной смертью в окружении родных и близких. – Не стоит, – ответил я.

Но в душе я был согласен с Сидором.

– Почему? – спросил он недоуменно. – Кроме этих двоих, возле дома могут быть и другие. – Могут. Ну и что? Перещелкаем их, как семечки.

– Так то оно так… Но я предполагаю что и в квартире уже сидят непрошенные гости. А нам лишний шум ни к чему.

– У меня там заначка есть, тысяч пять "зеленью". На первое время хватило бы. Жалко оставлять.

– Как-нибудь перебьемся. – Ты прав… – сказал Сидор с сомнением.

И заскрипел зубами: – Однако, жаль…

Он быстро потер ладони рук – будто его зазнобило.

– В другой раз. Нам еще не раз представится возможность отвести душу, – понял я, о чем он подумал.

– Живите, с-суки… – прошипел в темноту Сидор. – Пока живите…

Мы бесшумно проскользнули в узкий проулок и пошли к машине, которую предусмотрительно оставили за квартал от дома Сидора.

– Хуже бездомных псов… – продолжал бушевать Сидор. – Эти новые хозяева жизни, эти твари, мало того, что народ обобрали до нитки, так еще и жить спокойно не дают. Люди по вечерам боятся на улицу выйти из-за таких, как те.

Он гневно ткнул рукой в сторону, откуда мы пришли.

– Поехали, – прервал я его горестный монолог. – Мы тоже… не из лучшей половины рода человеческого.

– Но ни ты, ни я не обижали убогих и сирых! А эти псы последнее рубище у нищего отнимут. Да еще и ребра поломают. Ненавижу…

Мы ехали в никуда.

Рассвет выдался серым, туманным. Низко нависшее над землей небо растворило горизонт, и казалось, что машина с крохотным лоскутом влажного асфальта плывет в безбрежном седом океане.

Мы плыли без парусов, при полном безветрии, и окружавшая нас туманная пелена напоминала навечно застывшие волны.

Опер

Картинка была что надо.

Я в который раз с удовлетворением подталкивал локтем Баранкина, который сидел на диване рядом со мной и пялился в экран телевизора.

Так выражалась моя благодарность за его высокий профессионализм при устройстве видеоловушки обычно сверхбдительному Сторожуку в кабинете Сандульского.

Хотя, если по-честному, за приличные познания Славки в области радио и видеотехники нужно было благодарить в большей мере его родителей, едва не пинками выпроваживавших в свое время юного оболтуса в Дом пионеров, где Баранкина-младшего, скрепив сердце, записали в кружок радиолюбителей.

В глубокой молодости он был, как говорится, оторви и выбрось, и редко какое происшествие в школе и окрестностях обходилось без его участия. – Теперь Сторожуку амбец!

Баранкин радовался, как пацан.

– Этот материал тянет по меньшей мере на пятак строго режима с конфискацией, – сказал он с воодушевлением. – Окстись, Емеля…

Я включил видеомагнитофон на обратную перемотку.

– И сплюнь три раза. Этот материал годится разве что для семейного архива.

– Какого черта! Да в суде эта пленка будет как бомба!

– Начиненная мыльными пузырями, – подхватил я.

– Ну вы и фрукт, милостивый сударь! Вспомни, что ты говорил во время первого просмотра?

– Спонтанный порыв, эйфория, белая горячка – называй, как хочешь. По здравом размышлении, эта запись не стоит выеденного яйца. – Сволочь ты, Ведерников!

Славка вскочил на ноги и пошел к буфету, где стояла уже наполовину опустошенная бутылка армянского коньяка.