Месть обреченного - Гладкий Виталий Дмитриевич

Уже занимаясь своей, с позволения сказать, "профессией", я, бывало, когда приходилось к слову, скорее машинально, нежели осознанно, и, естественно, бездумно говаривал фразы типа: "Дай Бог" или "Бог с ним".

Но до сих пор я не ощущал такого смятения и в то же время такого неземного покоя в мыслях, который вдруг хлынул в меня вместе со словами молитвы, величаво выплывающей из церковных врат…

Я опомнился не скоро.

Уже давно закончилась служба, но глубокая скорбь, подслащенная запахами ладана и тающего воска, все еще витала между стен, увешанных иконами.

Я стоял, словно истукан, бессмысленно глядя на иконостас, и лишь где-то в глубине души дождевым червем копошился вопрос: "Зачем я здесь?"

– Что-то случилось, сын мой?

Я вздрогнул, мигнул несколько раз, пытаясь избавиться от пелены, застившей глаза, и только когда прикоснулся ладонями к щекам, понял, что плачу.

Плачу?!

Смутившись, я поторопился смахнуть слезу и посмотрел на стоящего напротив меня священника.

Он был немолод, невысокого роста, сухощав и слегка сутул, будто человеческое горе, ежедневно, а иногда и ежечасно гостившее в кладбищенской церкви, легло ему на плечи стопудовым грузом.

– Нет… да… Нет!

– Помолись, и тебе станет легче.

– Я… не умею…

– Если ты обращаешься к Богу, то вовсе не важно, что говоришь. Главное – как.

– Я великий грешник… батюшка…

– Покайся, очисти душу свою от скверны, а Бог милостив… – Мне нет прощения… Возьмите… на нужды церкви.

Я выгреб из кармана все свои деньги и, не решившись ткнуть их в руки священника, положил на крохотный столик у окошка.

– Возьмите. И – спасибо…

Не оглядываясь, я словно ошпаренный выскочил наружу и едва не бегом направился к выходу с кладбища.

Меня жег стыд… возможно, раскаяние… Не знаю, что!

Уже в машине мне показалось, что у меня внутри сломалось что-то шипастое, похожее на становой хребет. Сломалось с хрустом, впиваясь осколками в плоть, разрывая нервные узлы и окончания. И боль от этого внутреннего катаклизма взбурлила кровь, забилась в висках, превратила мышцы в окаменевшие канаты.

Не знаю, как я доехал домой.

Не помню, как добрался до своей постели.

Но едва голова коснулась подушки, как я провалился в глубокий, мертвецкий сон без обычных кошмаров и сновидений и проспал двадцать часов – почти до обеда следующего дня.

А спустя некоторое время – минут через сорок после того, как я проснулся, – приехал Сидор.

Опер

Беда не ходит одна. Это очень компанейская штучка, и если навалится, то успевай только отмахиваться.

Если, конечно, в состоянии…

Неделя после моего фиаско с видеошпионажем прошла относительно спокойно. Чересчур спокойно, чтобы я мог поверить в кажущуюся безмятежность и вялую размеренность рутинной текучки в работе нашего управления.

Меня почему-то все раздражало: и поскучневший Баранкин, заезженный любвеобильной женушкой, и летняя жара, от которой не было спасу, и горы материалов, требующих классификации и тщательной проработки.

А в особенности Саенко, неожиданно превратившийся из грозного начальствующего сухаря в приторнослащавого педика, смотрящего на меня невинными маслеными глазками.

С чего бы?

В субботу я не выдержал такого напряга и снова навестил Палыча.

Естественно, я не имел права все ему рассказать. Но и той малой толики, которую я, плюнув на служебную тайну, выложил своему бывшему шефу, хватило для того, чтобы испортить Палычу настроение вконец.

Он не стал ничего советовать, только сокрушенно качал головой.

А когда мы прощались, вдруг сильно сжал мою руку и сказал, с трудом выдавливая скрипучие слова: "Сережа, поберегись… Мне будет… э-э… больно, если что…"

И умолк, старательно избегая моего взгляда.

Не скрою, я был взволнован и даже несколько удивлен таким участием обычно сдержанного Палыча в моей судьбе. Похоже, нынешняя жизнь сломала и его – в работе он никогда не был сентиментален, всегда пер буром, не задумываясь о последствиях.

А теперь – поди ты…

Гром грянул в самый неподходящий – вечная прерогатива всех напастей – день и час.

В воскресенье жара наконец спала, на небе появились тучки, где-то за горизонтом полыхали зарницы долгожданной грозы, подул легкий, приятный ветерок, и мы с Баранкиным решили плюнуть на все наши дела и делишки государственной важности и побаловаться на природе шашлыками в чисто ментовской компании.