Обреченный убивать - Гладкий Виталий Дмитриевич

– Служу…

– Да служишь, служишь… И неплохо. Только вот непонятно кому… Ну ладно, это я так, к слову. Обмоем, капитан, чтобы не последняя. А вот теперь – наливай!

Медаль пьет из стакана вместе со мной. До дна.

А хорош все-таки напиток – водка. Я ни капельки не сомневаюсь, что ее придумали именно русские. На собственном примере знаю, как действует зарубежная мачмула, разрекламированная по всему земному шарику. Бьет по мозгам, тошниловка хренова.

А вот русская водка душу согревает. Выпьешь – и беда не беда, и горе забывается, и веселье – хоть на час, а твое, никто не отнимет.

– Как ушица? – подмигивает мне Кончак.

– Выше крыши, – отвечаю; и не грешу против истины.

– Кто варил… – самодовольно ухмыляется полковник и наливает очередную порцию ухи в алюминиевую солдатскую миску.

Он хлебает прозрачный расплавленный янтарь ушицы личной серебряной ложкой (что ж, у каждого есть свои маленькие слабости), а я, незаметно наблюдая за ним, лелею кощунственную мысль: ах, какой отменный шеф-повар получился бы из тебя, любезнейший полковник!

Вместо пятнистой десантской робы и пудовых ботинок с комьями грязи – накрахмаленный колпак и белоснежный халат, вместо ранних морщин, седины и шрамов – упругая розовая кожа цветущего здоровяка, вместо заплаканных женщин, мужей которых ты собственноручно лишил жизни – благодарные, счастливые глаза их карапузов, уминающих за обе щеки приготовленные тобой торты и пирожные.

Ведь именно в этом твое призвание… и будь проклят древний умник, сообразивший выстрогать дубину, чтобы размозжить голову ближнему!

– О чем мечтаешь, капитан?

Насмешливый голос Кончака возвращает меня к действительности.

– О жизни, товарищ полковник.

– Ну и как, нравится она тебе?

– Вам нужно услышать ответ или…

– Или.

– Значит, правду… Жизнь – дерьмо.

– Глубокомысленное заключение. И главное – весьма оригинальное и свежее.

– В моем нынешнем положении для подобных выводов не нужно чересчур перенапрягать извилины.

– И что же тебя не устраивает?

– Все.

– Это уже серьезно… И каков выход?

– Расставить точки над "i".

– Резонно. И давно пора… – Кончак сел ровно, выпрямив спину. – Но прежде у меня к тебе есть еще несколько вопросов. Можешь отвечать правдиво – тут нас никто не услышит. – Он мельком посмотрел на окружающие нас горы и перевел взгляд на бурлящую реку.

Да, местечко для конфиденциального разговора Кончак выбрал идеальное. Даже если предположить невозможное – что некто все же последовал за нами и затаился где-нибудь поблизости, – использовать самую современную подслушивающую аппаратуру он будет не в состоянии из-за чересчур "грязного" фона.

И однако же полковник говорил со мной вполголоса, приглашая следовать его примеру. Я принял условия игры.

– Я вам никогда не лгал, – нагло сказал я, глядя в немигающие зенки шефа.

– А я и не настаиваю на подобном определении кое-каких, с твоей точки зрения несущественных, подробностей происшествия на контрольном пункте, которые ты, похоже, просто забыл. Я понимаю – экстремальная ситуация…

– Простите, товарищ полковник, но я не просекаю…

– Освежить твою память? – В голосе Кончака явственно прогромыхал гром. – Но прежде хочу тебя предупредить – с этой минуты лжи, ни большой, ни маленькой, я не потерплю. Инстинкт самосохранения – вековой инстинкт, заложенный в гены человека. Однако всему существует предел. В том числе и моему терпению. Потому советую быть со мной откровенным. Надеюсь, ты понимаешь, что я вожусь с тобой не ради восстановления истины – плевать мне на нее! – а для того, чтобы в дальнейшем между нами не было недомолвок. Ты мне нужен, капитан. А я – тебе. Учти это.

Я уже учел. Давно. Пусть я временами и шарю под придурка, недалекого служаку с крохотным мозгом ископаемого динозавра, но когда дело касается того самого "векового инстинкта" – дудки, фиг с маслом, мы тоже, чай, не из пробирки.

Я ждал этого разговора и боялся его…

То, что Кончак проверил лично место моих геройских подвигов в горах, у меня не было ни малейших сомнений. Особисты лишь констатировали случившееся, так сказать, летописали, а полковник искал, притом знал, что именно. Знал!

Я представляю, как он и его люди, ползая на карачках, из мельчайших, практически невидимых неискушенным взглядом камешков клеили мозаику истины.

И, похоже, склеили… – Я готов.