Трехручный меч - Никитин Юрий Александрович

— Шутник, — пробормотал я. — Надеюсь, где-нибудь мне в моих прошлых скитаниях повстречался. Я многих таких зарыл… А потом уже и зарывать перестал.

Он взглянул на меня внимательно, мечтательная улыбка сошла с хари:

— Да, ты таков… И он таков, что обязательно должен был нарваться. Не на тебя, так на другого дурня с мускулами и помешанного на дурацкой идее справедливости для всех. А я вот, более умеренный, выжил, обзавелся замком, охраной. Ко мне не подойти, не подступиться. Теперь я жизнь свою ценю, ценю!

Я вперил взор в дальний угол, где воины, уже наупражнявшись с мечами, бегали, изнемогая от усталости, с мешками камней на плечах, в то время как другие швыряли дротики в цель, дрались на дубинах. Я насмешливо скривился:

— Не понимаю.

— Чего?

— Имея в руках камень Силы, вызвавший такой пространственный смерч среди звезд, стоит ли тратить время на эту ерунду с мечами и топорами? Камень Силы, как я понял, способен насылать бури, что погубят целые континенты?

— И многое другое, — ответил он с удовольствием. — Но я человек предусмотрительный…

— Уже слышал, — напомнил я.

— А я хочу, чтобы ты это усвоил. Я предусмотрительный, потому предусматриваю всякое разное. Вдруг по какой-то невероятной случайности мощь камня Силы истощится? Или чужой колдун сумеет ее заблокировать? А старые добрые мечи да топоры никогда не подведут!

Я с тоской вспомнил про свой верный меч, проговорил тоскливо:

— Это верно, но пока они в руках…

Он самодовольно усмехнулся:

— А мой в моих руках.

Я оглядел его с головы до ног:

— Что-то не вижу на тебе камня. Или он настолько мал, что помещается в перстне?

— Увы, — ответил он с усмешкой, — камень великоват. Размером почти с барана, потому я держу его в своей личной спальне, куда нет входа никому.

— Даже женщинам?

— Никому — это значит, что никому. Женщин можно пользовать и на кухне, на конюшне, в прачечной или в поле на сене. В крайнем случае в чулане. Я не настолько глуп, чтобы допустить женщину даже к краешку тайны.

Он раздувался от бахвальства, хохотнул, посмотрел на меня с видом собственника, которому привели в жертву барана, что, если признаться, так и есть, попал я сюда, как последний баран, а Осман дышит в затылок и время от времени поднимает свой жуткий палаш. Де Жюрминель взглянул на мое помрачневшее лицо, с удовлетворением потер ладони:

— Если бы не ложка дегтя, то в бочке меда чего-то бы не хватало, верно?

— Это у тебя мед? — изумился я.

Он ухмыльнулся:

— А разве нет?.. Мое королевство процветает.

— Ты называешь это процветанием? Царство Зла?

Его глаза изучали меня с нескрываемым интересом.

— Да. А у тебя другие критерии процветания? Мой народ сыт, пьян и нос в табаке!.. Он пьет, жрет и беспрерывно трахается. Что еще народу надо?

— Телешоу, — ответил я зло. — И тогда картина будет закончена. Можно закапывать.

— Что такое теле… а, наверное, скоморохи? Ты прав, это было некоторое упущение, но я уже пригласил из других стран лучших клоунов, фокусников и жонглеров. А также искусных сказителей, чтобы могли одну сказку тянуть по несколько лет. Впрочем, раз ты у нас такой уж герой, даже благородный герой, то я тебе кое-что покажу…

Взгляд его показался мне чересчур недобрым, сердце захолонуло, я сказал торопливо первое, что пришло в голову, чтобы как-то выиграть время:

— А ты всегда такой серьезный?

Он сдержанно улыбнулся:

— У меня ровные красивые зубы, но я никогда не стану хохотать во весь рот… или во всю пасть, как бы ты сказал.

Хохотать так, что запрокидываешь голову, закрываешь глаза и весь трясешься, не замечая, что именно твои противник проделывает именно в этот момент.

По моей спине пробежал холодок.

— Здорово, — признал я. — Слушай, мы с тобой не сидели за одной партой?

— Вряд ли, — ответил он холодновато. — Просто я не картонный, не замечаешь? И советники у меня не полные идиоты. Более того, я к их советам иногда прислушиваюсь! Представляешь такое?

— С трудом, — пробормотал я. — Погоди, а где твой сын? Он покачал головой:

— У меня нет сына. Хотя его слабые попытки захватить власть и проваливались бы постоянно, но это бы отвлекало… особенно в такой момент, верно?

— Верно, — признал я. — Ну… а дочь?

Он кивнул:

— Ах да, дочь… Безумно красива, как и безумно зла, однако стоит ей взглянуть на тебя, и она мгновенно предаст собственного отца! На это рассчитывал?

По кивку его головы ко мне с двух сторон подошли крепкие амбалы, ухватили за руки. Я вскрикнул в отчаянии:

— Но;.. погоди! Ведь все равно ты обречен! Не усугубляй!.. Все ведь рухнет, зачем лишняя кровь?

Он усмехнулся холодно и остро:

— Уверен?

— Да, — ответил я, но в теле предательски дрожала каждая жилка. — Добро победит бобро…

— А вот я не уверен, — ответил он. — В последнее время в мире многое переменилось, верно? Как и эти замшелые понятия. Очень многие скажут, что это ты — Зло. Даже не потому, что это так, просто Добро осточертело, от него тошнит, всяк хотя бы в мечтаниях дерется на стороне Зла… а потом вообще перестает считать его Злом. Собственно, всякий человек Добром называет то, что ему нравится. А Злом, соответственно, то, что не нравится. Или что ему противно. Так что, если не оглядываться на вчерашний день, можно почти с уверенностью сказать, что это я на стороне Добра… Я не дурак, я сразу бы срубил тебе голову, рассек бы на куски, а потом все это сжег бы, а пепел развеял по ветру. А уже потом объявил бы о твоей гибели. Не делаю лишь потому, что я в самом деле неуязвим, и не брошу тебя в темницу, не брошу…

Он махнул рукой, мне заломили руки с такой силой, что затрещали кости, в глазах потемнело, я едва слышал, как с грохотом волочатся по каменному полу тяжелые цепи.

— Еще не вечер! — вскрикнул я отчаянно.

Он мельком взглянул на небо, губы чуть изогнулись в насмешливой улыбке:

— Трусишь? Это хорошо, люблю, когда трусят. Я, кстати, не обещал хранить тебе жизнь до вечера. Попадет вожжа под хвост, зарублю сейчас же. Но тебя зарубят не сейчас, а чуть попозже. Сперва кое-что покажу, посмотрю, как будешь корчиться.

Меня повели через двор, де Жюрминель посматривал с презрительным покровительством, обронил легко:

— Ты многого обо мне не знаешь. Например, я никогда не произнесу: «Прежде, чем я убью тебя, я хотел бы узнать одну вещь»…

— Почему? — спросил я.

Он скривил губы в язвительной усмешке:

— Потому что в этом случае моя гибель будет неизбежной. Я трезво оцениваю свои возможности, они велики, хоть и не безграничны. Зато мне не придется кричать: «Этого не может быть! Я непобедим!» Я тоже, как и ты, знаю, что после этого моя гибель не просто неизбежна, но и придет практически тут же.