Трехручный меч - Никитин Юрий Александрович

Увидев нас, она побледнела, ведерко начало выскальзывать из слабеющих пальцев. Хески успел подхватить почти на лету, поставил на скамеечку.

— Мама, — сказал он счастливо, — Гакорд вернулся!..

Я стоял дуб дубом, потом заставил себя виновато развести руками. Из дома выскочил парень помоложе, бросился меня обнимать, появилась из ниоткуда та юная девчушка, что длинной хворостиной сгоняла гусей, радостная и визжащая, копия братьев, только в стареньком ветхом платьице, повисла у меня на шее.

Женщина, которая мать некоего исчезнувшего Гакорда, смотрела на меня со счастливыми слезами, наконец опомнилась, сказала слабым голосом:

— У меня поспел обед… Все мойте руки и быстро к столу. Я двинулся в дом, девчонка счастливо верещала и все время вешалась на шею. Куда все-таки делся настоящий Га-корд? Тот самый, для которого именно это привычный мир с детства, привычные запахи, привычные краски? Которому все знакомо, вся деревня его знает, как и он знает всех? И даже знает, что на следующий год ему брать в жены Марфушку или Горпинку. Можно, конечно, не только их, но тогда придется ждать, так как входят в возраст только эти две, а еще через три года достигнут сразу четыре, хотя те совсем некрасивые, но говорят, что к моменту замужества девушки успевают расцвести и покрасиветь… А что, если он сейчас стоит в растерянности в моей квартире, тупо смотрит на комп и шарит взглядом в поисках молота, чтобы раздробить это дьявольское наваждение?

Я отряхивал одежду, мыл руки, смочил и пригладил торчащие волосы, а в большую комнату вошел так, как будто ничего там за порогом не случилось, как будто все там привиделось, пригрезилось, солнце-то жаркое, я всегда жил здесь, а пригрезился не только выдуманный мир большого города с его компьютерами, но даже странное поручение от короля насчет его украденной дочери.

Крупный мужчина вышел из соседней комнаты, я ощутил тепло его взгляда. Он снял фартук столяра, помолчал.

— Так вот ты какой стал, сынок… За эти два года еще больше покрупнел, возмудел, раздался в плечах. Только глаза все такие же…

— Добрые, — сказала девчонка, — все такие же добрые!

— Добрые, — вздохнул мужчина. — Ладно, садитесь за стол. Я только сполосну руки.

Я слышал плеск воды за перегородкой. Отец, это отец исчезнувшего Гакорда, ухал и фыркал, словно страшился утонуть в пригоршне воды, а когда появился на пороге освеженный, с чистым лицом, в комнату уже входили его сыновья, что значит — мои братья.

Заслонка печи стукнула, в спину пахнуло жаром. Мать поставила на середину стола чугунок с наваристым супом, все чинно ждали, пока разольет по мискам огромным половником, потом смотрели на отца. Тот прошептал благодарственную молитву, опустил ложку в миску, попробовал, взял щепотку соли с блюдечка. Посолил, размешал, попробовал снова, сказал благосклонно:

— Прекрасно, мать!.. Ты готовишь все лучше и лучше.

Он кивнул детям, все разом застучали ложками. Вполголоса переговаривались, в этом доме нет правила: пока я ем — я глух и нем, такое лишь в домах, где из одной миски, там болтливый останется голодным, а здесь можно не спеша, не обжигаясь, переглядываясь с братьями.

Я ел с трудом, никогда еще не ел ничего подобного безвкусного, где мало соли, совершенно нет перца, аджики, где не знают лаврового листа и прочих пряностей, которых я и сам не знаю, но от которых еда становится удовольствием. Справа от меня Хески, сильный и крепкий Бифун, старший брат, справа — Говард, так его назвал Хески, Говард моложе меня, а дальше Шерт, самый младший. По ту сторону отец и единственная сестра, Исиглаза, красивая, бойкая, смешливая, возможно, даже самая озорная в деревне.

Моя ложка двигалась все медленнее и медленнее. Странно, дико, но я в самом деле ощутил, что я дома, что это моя семья. Там, в прежней жизни, с этим не повезло: родители развелись рано, я жил то у них по очереди, то у бабушки, потом пошли члены семьи, которых здесь называют отчимами и мачехами, а там принято вежливо именовать по имени-отчеству. Мелькали, как доски в заборе, я вскоре стал путать их лица, но еще в школе с облегчением узнал, что только у одного на всю огромную школу родители сохранились подлинные, а все остальные дети — дети более продвинутых родителей.

И вот сейчас я ощутил, что эта женщина и этот мужчина — настоящие родители этих здоровенных парней и девушки, что дети с ними с момента рождения, что никогда других людей им не приходилось называть родителями. И что я… я тоже их сын, а это мои братья… как я всегда хотел, чтобы у меня были братья! — это моя сестренка, это мой дом, мой мир…

И вот надо сказать этим добрым людям, что я только проездом, поем и покину деревню, больше не увижу их добрые спокойные лица, всегда уверенные, исполненные доброты и ласки.

Мать собрала пустые миски, на столе появились высокие глиняные чашки с цветочками на боках. Исиглаза выскочила и принесла из подвала большой кувшин с охлажденным отваром из яблок, на что мать сказала ласково: спасибо, доченька

Сердце заныло. Мир рыцарей и принцесс тает, кажется все призрачнее, а вот это — реальность, здесь все добротное, весомое, все можно потрогать, это мой мир, а за стенами дома — родная деревня, всех здешний Гакорд знает, его все знают, даже за пределами деревни мир все еще не чужой: оттуда появляются торговцы, странники…

Повеяло холодом. Я поежился, еще не понимая, что так заледенило кровь. Потом в голову ударило как обухом: король, орки, драконы, колдуны и маги, а также всевозможная нечисть. Они тоже из этого привычного мира. И вот сегодня я столкнулся с неким налоговым инспектором, но сам не дал взятку и не дал ее дать бедным крестьянам. Эти существа — реальность.

— Отец, — сказал я с усилием, — у меня к тебе разговор.

Отец испытующе посмотрел в побледневшее лицо, как он считал, родного сына. Кивнул:

— Хорошо. Пойдем ко мне в мастерскую.

Я поднялся, в спину уперлись встревоженные взгляды братьев и сестры. Я с чувством вины подумал, что никто не обиделся, что от них что-то скрывают, все просто встревожились за меня.

На пороге отец обернулся:

— А матери твои тайны можно? Мне бы не хотелось без нее.

— Да-да, — ответил я торопливо, — да, мама… да…

В сарайчике вкусно пахло стружками. Кроме столярного верстака и множества оструганных досок, в мастерской широкая лавка, пара табуреток, ведра со столярным клеем, полки с рубанками, стамесками, пилами всех размеров, мотками бечевки…

Я видел встревоженное лицо отца, а мать даже побледнела, чувствуя беду.

— Давайте сядем, — взмолился я. — Ничего особенно страшного не произошло… Но я не знаю, что делать…

— Говори, — велел отец.