Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, автора и персонажа. Том 2. К-Я - Фрай Макс

Компания алкашей утихомиривается, устраивается в разоренной песочнице и приступает к поглощению живой воды кристалловского разлива. Я слежу за ними почти с умилением. Если хоть одна капля не единожды обещанного могущества сейчас при мне, этот вечер завершится для них благополучно. Соседи не вызовут милицию, их потрепанная общая подружка не станет больше горланить скверные изречения, мятые лики уцелеют, даже новая порция огненной воды возьмется откуда-нибудь, когда исчерпаются запасы моего духовного брата Витька. Все будет хорошо. Этой ночью я храню их покой.

Но пасаран.

…появление цин-лун считалось счастливым предзнаменованием.

Развеселившись и окончательно успокоившись, я закрываю глаза и снова засыпаю. На сей раз обходится без чудес и наваждений. Я отдыхаю от всех обитаемых миров и их насельников, даже от себя самого.

Меня будит дворник. Укоризненно качает головой и метлой. Дескать, что за дела: в машине спать? Непорядок. Людя спят по домам, бомжи – в подвалах, алкаши – на улице, а вот в автомобилях до сих пор никто еще ночевать не додумывался. Не положено.

Мычу нечто невразумительное и на автопилоте отправляюсь наверх, в Венину квартиру, досыпать. День, начавшийся с дворника, не может завершиться неприятностями – ни метафизическими, ни бытовыми. В сущности, дворники, – сонно думаю я, – символизируют очищение через труд. Причем халявное очищение через чужой труд: одна дворницкая метла освобождает от ненужного хлама множество приватных пространств. И это, наверное, великая миссия. Нам, Ключникам, и не снилось…

Поднявшись, обнаруживаю, что на подлокотнике кресла, нахохлившись, дремлет сова. Мягкая, пушистая хищная птица. Я не удивляюсь, поскольку, кажется, ожидал именно чего-то в таком роде.

– А говорят, когда ты спишь, ты меня не любишь, – шепчу, сворачиваясь калачиком на ковре. – Ну да мало ли что говорят…

Погружаюсь в прозрачную, прохладную, как утренний воздух, тишину. Даже бойкие городские птицы молчат в этот час; даже мой покровитель дворник не шуршит метлой. Может быть, потому, что я уже снова задремал, и ни птиц, ни дворника нет в моем сне. Только колючий ворс под щекой и сова на подлокотнике кресла. Такой минимализм меня вполне устраивает – при условии, что рано или поздно сова превратится в женщину. А ведь она превратится. Мне не довелось изучать повадки оборотней в какой-нибудь волшебной школе, но с этой хитрюгой я, кажется, не первый день знаком…

– Правильно говорят, – наконец отвечает она.

Пауза между нашими репликами длилась несколько часов, но я тут же понимаю, что это – именно ответ на вопрос, а не безответственное утреннее бормотание. Маша поспешно добавляет:

– Но сплю я нечасто. И не подолгу. Не бери в голову.

Я и не беру.

В мифологии монгольских народов хранитель чудесных знаний.

– От хозяина дома, как я понимаю, ты уже благополучно избавился. Вот и молодец. Что я действительно ценю в коллегах – так это расторопность. Ты бы и сам тут не рассиживался…

– А я и не рассиживаюсь, – огрызаюсь. И просыпаюсь.

Взору моему предстает удивительное зрелище. Франк в летнем льняном костюме с хозяйским видом слоняется по кухне, которую я, признаться, уже привык считать своей; руки его по локоть в сверкающем сиропе полуденного солнца, зато в уголке рта запеклась капля крови. Чьей, хотел бы я знать?.. Впрочем, нет. Не хотел бы.

Все это, на мой взгляд, как-то слишком. Не в том смысле, что явление Франка – такое уж сногсшибательное чудо (видали и похлеще, переживем). Просто задремать-то мне довелось, ощущая на затылке горячее Машино дыхание. И что греха таить, просыпался я с надеждой, что она по-прежнему рядом. Думал, это ее легкие шаги шелестят в коридоре, ее любопытство понуждает открываться и закрываться дверцы кухонных шкафов, а сладкий, но холодный аромат желтых цветов, пропитавший воздух гостиной, – то ли туалетная вода моей гостьи, то ли новый запах ее истонченного чудесами тела. Я загривком чуял ее присутствие, разнежившиеся во сне потроха трепетали в предвкушении утренней ласки, и вдруг – на тебе. Франк.

Мое почтение к тайне, олицетворением которой кажется мне этот старик, почти безгранично, но сиюминутное разочарование было столь велико, что я не сразу вошел в роль гостеприимного хозяина. Секунд десять угрюмо разглядывал нежданного гостя, пытаясь вообразить на его месте конного Чингизида и сопоставить положение обоих на сомнительной шкале ценностей, между отметками «хуже» и «лучше». По всему выходило, что один черт…

– Эй, я тут!

Предчувствия, оказывается, меня не обманули. Маша и правда не исчезла. Была на балконе, а теперь вот стоит на пороге, щурится. Улыбается томно, с хорошо знакомой мне июльской ленцой, словно загорала все утро в шезлонге. Впрочем, почему нет? Вероятно, действительно загорала. Вон как разрумянилась…

– Здоров ты все-таки дрыхнуть, – как ни в чем ни бывало говорит она, усаживаясь в одно из кресел. – Никакого уважения к носителям тайного знания, эмиссарам вечности, и как там нас еще следует называть?.. Франк, выручайте. Я забыла все пафосные определения!

Франк удовлетворенно похохатывает на кухне. Из крана льется вода. Посуду он, что ли, там моет? Очень мило с его стороны…

– Мы поняли, что на тебя надежды мало и позавтракали сами, – отчитывается Маша. – Я нашла молоко, мюсли и шоколад, а Франк поймал ворону…

– Почему ворону? – спрашиваю изумленно.

– Потому что голуби в этом дворе пугливые, – жизнерадостно объясняет Франк. – А вороны – ничего: храбрые, наглые. Их ловить легче.

– А… Вы не любите мюсли и шоколад? – осеняет меня.

Маша заливисто хохочет, Франк одобрительно ухмыляется. Кажется, я спорол глупость, но оно и к лучшему. Гости мои довольны. А значит, я – молодец.

…луна, в отличие от мертвых людей, не издает, умирая, дурного запаха.

– Когда поживешь с мое, – если, конечно, поживешь, – снисходительно ворчит Франк, – сам станешь ворон и воробьев ловить. Да хоть медведей, если пожрать не дурак… Все равно, зверя или птицу, лишь бы живую тварь. Иная пища нашему брату не подходит. Бессмертное тело не кормят мертвечиной.

– «Бессмертное»? – хмурюсь недоверчиво.

В существование бессмертных человеческих тел и хотелось бы поверить, да не выходит. Странствия духа в бесконечном посмертном сне, тайная жизнь зеркальных отражений после исчезновения оригинала и прочая смутная, но обнадеживающая метафизика – на это у меня более-менее хватает воображения. Но вот представить себе технологию продолжительного хранения гуманоидной тушки, хрупкого белкового организма – нет, не могу пока. При всем (страстном, смею заметить) желании.