Сингомэйкеры - Никитин Юрий Александрович

Да и вообще, мелькнула ироническая мысль, с джеймсамибондами в век цифровых технологий покончено раз и навсегда. После первого же задания попадает в списки всех контрразведок мира, так что второе выполнить уже просто не дадут. Потому сейчас шпионские задания выполняют непрофессионалы.

Все знают человека с детства, могут проследить его жизнь от яслей и до университета, далее – чем занимался и как занимался, словом, обычный клерк… и вдруг именно он закладывает бомбу, выкрадывает секретные документы или же в нужный момент предоставляет свою машину тем, кто совершил теракт, и убегает от полиции.

Будь Ингрид агентом-профи, ее давно бы знали как агента во всех службах, а так она в самом деле работает в кино, занимает высшие строчки в рейтингах, в деньгах не нуждается, а своей стране помогает, видимо, из чувства патриотизма.

Макгрегор окинул меня оценивающим взглядом.

– Хорошо, хорошо… Загорели, взгляд изменился. И целых семь дней сумели продержаться!

Вульф, Штейн и Гадес весело заржали. Мы обменивались рукопожатиями, меня хлопали по плечам, нахваливали за плотный загар, интересовались, не слишком ли истощил себя на таком курорте в окружении красоток, там один персонал чего стоит, предлагали сходить на курс восстанавливающих уколов.

Подошел Кольвиц, оглядел критически.

– Целых семь дней? Из какого-то вшивого месяца?

Во взгляде его было брезгливое презрение, что за идиот, не воспользовался возможностью целый месяц наслаждаться всеми доступными человеку благами на самом наимоднейшем курорте? Все оплачено, в соседях и за столом самые богатые люди планеты, все кинозвезды, все знаменитости.

Макгрегор коротко усмехнулся.

– Кольвиц, вы свободны.

Тот исчез, я облегченно вздохнул, остальные посмеивались, еще раз поздравили меня с возвращением и удалились.

Макгрегор спросил:

– Ну как сам отдых?

– В задницу, – ответил я сварливо. – Я спал с кинозвездой, но последние две ночи снилось, что совокупляюсь с Голубым Джином. Вообще-то он во сне был Голубой Джиной. И сейчас у меня пальцы чешутся от жажды пощупать клаву, словно это вот такие сиськи!

– Но отдых был необходим, – сказал он полувопросительно.

Я отмахнулся.

– Да понял я, понял!.. Это чтоб у меня не возникали мысли, что хорошо бы в отпуск. Да не было у меня таких мыслей, не было!

Он спокойно кивнул:

– Да, теперь уж точно не будет. Вы увидели самый роскошный курорт в мире. И… заскучали.

– И что, – спросил я все еще раздраженно, – что это значит, по-вашему?

Его губы дрогнули, я с изумлением увидел, что могущественный шеф в самом деле улыбается. Это было так непривычно, как если бы улыбнулась акула.

– Это многое значит, – ответил он с непонятным мне подтекстом, – но пока скажу одно: вы работаете там, где должны.

Вульф и Штейн переглянулись, я с облегчением перевел дух.

– Спасибо, шеф.

– Тут почти все такие, – заметил он. Я удивленно раскрыл рот, он засмеялся: – Что, думали, вы один такой уникальный?

– Нет, я думал, что урод, – ответил я.

– Почему?

– Не умею наслаждаться жизнью. Не умею ей радоваться!

Он покачал головой.

– А вы разве не радуетесь?

– Еще как! – вырвалось у меня. – Но только не бабам. Бабы – это все-таки…

Я замолчал, подбирая слово, он сказал благожелательно:

– Просто. Это слишком просто. А вам уже требуется что-то особенное. Люди простые, что тоже ищут что-то еще, уходят во всякие там перверсии, те на том же этаже, а творческим людям доступны радости классом выше… Что вы и доказали. Ладно, идете проверьте свой кабинет, ничего ли там не сперли…

Я кивнул, Макгрегор повернулся, чтобы уйти, я сказал просительно:

– У меня там одна мыслишка появилась…

Он оглянулся, в суровых глазах насмешка.

– Одна?

Вульф захохотал, но посмотрел на часы, затем на шефа. Штейн показал мне взглядом, чтобы заканчивал, Макгрегор им самим нужен.

– Честно говоря, – продолжил я тоном ниже, – их вагон и две тележки, я могу их все сразу…

– Упаси господи! – сказал Макгрегор с иронией.

– Тогда вот пока одна, – заговорил я торопливо, – понимаю, почему с такой неприличной поспешностью приняли в Европейский союз скопом, не глядя, целую кучу стран, что раньше были в орбите Советского Союза!.. Ну зачем богатой и сытой Европе эти нищие Болгария, Польша, Чехия, Словакия, Румыния и прибалтийские республики?..

Макгрегор усмехнулся.

– Говорят о расширении демократии.

– Говорят, – сказал я раздраженно. – Мы тоже говорим одно, думаем другое, а делаем третье! Европой движет панический страх перед исламом и нашествием негров из Африки, для нас это не секрет. Размножаются в слаборазвитых, как мыши, так что скоро вся Европа повторит судьбу Косова. Единственное спасение, да и то не спасение, а отсрочка гибели – поскорее влить в Европу страны бывшего социализма, где негров нет вообще… Как и мусульман почти нет.

Вульф и Штейн поглядывали на меня нетерпеливо и с осуждением, как на нарушителя корпоративной этики. Я чувствовал себя как на иголках, задерживаю шефа, но раз уж начал говорить – надо успеть закончить, другого шанса повторять сначала не будет.

Макгрегор кивнул.

– Верное понимание ситуации. Юджин, вы хорошо видите суть за красивыми лозунгами о демократии и политкорректности. Но все-таки вы тревогу поднимаете зря.

– Я разве поднимаю?

Он усмехнулся шире.

– Намереваетесь, разве не так?

– Так, – признался я. – А разве не правда то, что я сказал?

Вульф и Штейн уже смотрели на меня с любопытством, как на говорящего пингвина. Макгрегор оглянулся на них, кивнул, мол, сейчас освобожусь, повернулся ко мне.

– Правда, – сказал он ровным голосом. – Ну и что?

– Как?.. Но я полагал… что наша организация… мне казалось, что если мы в состоянии предотвращать войны, то что-то сделали бы и с наплывом эмигрантов в Европу? Ведь это грозит…

Я запнулся еще и потому, что они все смотрят не только с превеликим интересом, но и с иронией.

– Ну-ну, – спросил Макгрегор, – чем грозит?

– Остановкой прогресса, – выпалил я. – Дело в том, что фундаментальные науки развивали только страны… ну, побоюсь сказать насчет цвета кожи, а то пришьют расизм, но… с христианской ориентацией! А все остальные страны, где ислам, буддизм или синтоизм, – либо копировали готовое, либо в лучшем случае слегка модернизировали, видоизменяли, совершенствовали. Сейчас эти страны обеспечивают массовость продукта, будь это компьютеры или автомобили, но завтра…

Я снова запнулся, меня слушает, это хорошо, а Макгрегор спросил уже без иронии:

– Что завтра?

– Завтра прогресс затормозится, а потом встанет, – ответил я с трудом, с жутью понимая, что это произойдет даже раньше, чем я думал. – Потому что Европа станет исламской. Вы же помните: арабы и алгебру придумали, и науку вперед двинули, но как только туда пришел ислам, там все замерло. То же самое будет и в Европе.