Сингомэйкеры - Никитин Юрий Александрович

В том числе и те, которые придумал и внедрил я.

– И что потом? – спросил я робко. – Если уж процесс начался? Разве не нужны нам более квалифицированные специалисты?

Глеб Модестович кивнул:

– Нужны.

– Их можно получить, – сказал я с жаром, – не прибегая к дополнительным вливаниям средств! Не строя новых университетов, не делая чего-то особого!.. Мы можем разработать особую программу… надо только продумать хорошо. Мы сумеем убедить гораздо больший процент учиться хорошо!

Я говорил сумбурно, скомканно, даже сам уловил, что надо убеждать людей, а не процент, но языковые огрехи – ерунда, главное, чтобы ухватили суть. И разрешили этим заняться, потому что на разработку новой идеи – как заставить учиться намного охотнее – потребуется немало времени. Даже не знаю сколько.

Они переглядывались, я снова уловил странное смущение, витавшее в кабинете. И все более усиливающееся. Глеб Модестович отводил глаза, Цибульский смотрел на меня со странной застывшей улыбкой, только Жуков поерзал и проговорил с отчетливо прозвучавшей виноватой ноткой:

– Евгений, уверяю вас, все продумано. Вам не случайно… э-э… дали понять, что это мы уже проходили.

– Но, может быть, – возразил я, – не нашли решения?

Он покачал головой.

– За пять лет нашли бы. Дело в другом…

– В чем?

Вопрос сорвался с языка прежде, чем я его прикусил, неприлично вот так требовать ответа. По губам Глеба Модестовича пробежала одобрительная улыбка, мол, давай, Цибульский, выкручивайся, а тот развел руками.

– Евгений, пока прошу только поверить. Вы поднимаетесь по ступенькам служебной лестницы так быстро, что я не сомневаюсь…

Он сделал паузу, глядя мне в глаза строго и значительно, а Жуков, менее склонный к драматургии, досказал простым языком улицы:

– Скоро, Евгений, все узнаете. Просто не сорвитесь раньше.

Я вышел из кабинета Глеба Модестовича на подгибающихся ногах. В лицо пахнуло свежестью из распахнутого окна, я подставил лицо ветерку и ощутил, что капельки влаги на лбу превращаются в пар.

Ни фига себе, поворот. Ожидал всего: непонимания, недостатка средств на такую титаническую программу, невозможности выделить на разработку множество людей, – ко всему был готов и запасся контраргументами, но вот такого, мол, то, что вы сейчас рассматриваете, дорогой Женечка, мы уже давно прожевали и выкакали… нет, этого не предусмотрел.

С какими покровительственными усмешками рассматривали меня свысока! Мол, мы все это давно прошли, а вот оно только-только вышло на эту тропку, зеленое, как молодой лягушонок, таращит глаза в удивлении и спешит сообщить о своих открытиях.

Черт, опозорился так, что спина горит, будто отхлестали плетью. Уже начал гордиться, что вот я какая круть, судьбами народов кручу-верчу, а на самом деле – нуб из нубов. Со мной даже не разговаривают всерьез. Только что по головке не погладили! Но сказали ясно: иди, мальчик, играйся в своей песочнице. Вот когда подрастешь…

Страх накатил внезапно, я зябко передернул плечами, еще не понимая, в чем дело, потом сообразил, что только на мгновение допустил мысль о настоящем могуществе этих людей, и уже это обрушило весь Ледовитый океан на голову. Уже сейчас я меняю взгляды, устои и даже стремления как отдельных слоев общества, так и целых народов. А кто там… на вершине?

В коридоре меня нагнали двое из новеньких сотрудников, Чернов и Уваров, я слышал топот, но оборачиваться не стал, а Чернов забежал вперед и сказал просяще:

– Евгений Валентинович, нам спущен план снизить напряженность среди молодежных групп Москвы на три процента, а мы набрали только два с половиной!

– И что? – огрызнулся я, еще чувствуя унижение от разговора с более продвинутыми, чем я, товарищами по организации.

Уваров молчал и смотрел на меня с надеждой, а Чернов сказал заискивающе:

– Говорят, вы просто гений по молниеносному придумыванию вариантов!

– Ну да, – сказал я саркастически, – только эти варианты чаще бьют меня по морде…

– Ну, а сейчас ударят нас, – сказал он с готовностью.

Я пожал плечами.

– Ладно, попробуйте пропихнуть законопроект насчет снижения возрастного ценза для голосования.

Чернов удивился:

– Куда уж снижать, если сейчас шестнадцатилетние сопляки уже решают, кому быть президентом?

– А что шестнадцатилетние? Сейчас и двадцатилетние такие же… ну, пусть не круглые идиоты, но пока еще у них нет мудрости и опыта, чтобы понимать, что для страны лучше, а что хуже.

– Так зачем же?

– Тинейджеры полагают, – объяснил я, – что все уже знают и что судить могут обо всем. Мол, ума и мудрости уже хватает. Не будем спорить, подтвердим! Зато у них накал политических страстей снизится… дай-ка подсчитаю… ага, на целых два с половиной процента!

Чернов спросил с недоверием и надеждой:

– Так много?

– Проверь, – предложил я.

Он покачал головой.

– Нет-нет, верю. Говорят, ваша интуиция точнее любых расчетов. Что ж, иногда и полпроцента спасают от социального взрыва, а два с половиной… гм…

А Уваров сказал осторожно:

– Возрастной ценз и так весьма низок, вы абсолютно правы. Не вызовет ли это негативную реакцию в обществе? Будет похоже на карикатуру, если на избирательные участки придут четырнадцатилетние молокососы.

Они смотрели все-таки с надеждой, как на спасителя.

– Во-первых, – объяснил я, – как я уже сказал, сами молокососы уверены, что могут даже править страной, а не только правильно выбирать президента. Во-вторых, я заготовил доводы о все более раннем созревании европейцев. Даже в школу идут не с семи-восьми лет, как раньше, а уже с пяти. Трахаться начинают тоже не с восемнадцати, а уже в средних классах школы, а самое главное… это в-третьих, что всем такие вопросы по фигу, мир сейчас сходит с ума: до чемпионата мира по футболу всего-навсего полтора месяца! Все страсти кипят только из-за футбола. Сейчас можно в любой стране провести любой закон. Вообще приходи и бери всех голыми руками…

Чернов задумался, а Уваров заговорил торопливо:

– Евгений Валентинович, вы абсолютно правы. Законопроект сработает, если его пропихнуть. Большое… нет, просто огромнейшее спасибо! Вы просто спасли наши шкуры.

– Спасибо, – сказал и Чернов.

Из офиса я вышел на этот раз с чувством, как говорят, глубокого удовлетворения. Во всяком случае, настроение улучшилось весьма и весьма. Правда, когда пересекал тротуар от подъезда к моему припаркованному авто, ощутил, что насчет удовлетворения еще в одной области я весьма отстал, задолжал своему холимому ныне организму.

Жара, мясной обед со специями, снова в эту жару – так вот-вот взорвусь от переполнения гормонами, если не испытаю это самое чувство глубокого удовлетворения.