Дьявольская Королева - Калогридис Джинн

Вдова удалилась. Королева Элеонора наклонилась, нежно прижалась губами к моему лбу и прошептала:

— Все будет хорошо. Не бойся.

Она сдвинула две половинки полога и оставила меня в темноте. Женщины вернулись в аванзал. До меня доносился их тихий смех. Они рассыпали на полу орехи, чтобы заглушить звуки, которые станут издавать новобрачные.

Страстное желание Папы Климента обрести власть, надежды короля Франциска на славу, блестящая помпезность последних месяцев — все это было лишь фантазией, ярким лихорадочным сном. Голая, без драгоценностей и шелков, я вернулась к реальности и взглянула на себя со стороны. Робкая испуганная девочка в ожидании печального, не желающего ее мальчика. Я подумала о Клименте и о Франциске, вдоволь напившихся вина и поздравляющих друг друга, и моя душа заныла.

Послышались шаги, скрипнула дверь аванзала. Голос его величества был таким веселым, что развеял торжественность, созданную королевой.

— Приветствую вас, дамы. Мы пришли к жене моего сына.

Слова его звучали невнятно.

Ему ответили женские голоса, раздался сдержанный смех, под королевскими башмаками захрустели орехи.

Дверь спальни отворилась. Что-то зашелестело. Полог раздвинулся так внезапно, что я невольно натянула одеяло до подбородка.

Нагой Генрих стоял возле кровати. Мгновенно он улегся подле меня и поднял полог. При свете очага я успела заметить длинный худой торс и жидкий пучок волос у паха. Он не взглянул на меня, а уставился на зеленый бархатный балдахин над нашими головами.

Через несколько секунд явился король Франциск. Его голова была неприкрыта, волосы взлохмачены. Он тяжело опирался на руку тощего, седого кардинала де Бурбона. Оба мужчины задыхались от смеха. Король остановился и посмотрел на нас, бедных детей. Возможно, он заметил наше унижение, взгляд его смягчился. Он отпустил руку старика.

— Благословите их, ваше преосвященство, — велел он кардиналу. — Благословите их и уходите. Моего слова будет достаточно.

Когда кардинал удалился, король обратился к сыну:

— Я отлично помню свою брачную ночь с твоей матерью. Помню, как мы были молоды, как боялись. Закон требует моего присутствия при совокуплении, но как только оно свершится, я оставлю вас в покое. А сейчас… — Он продолжил совсем тихо: — Поцелуй ее, мальчик, и забудь, что я здесь.

Мы с Генрихом повернулись друг к другу. Дрожащими руками он взял меня за плечи и коснулся моих губ своими, безразлично и бесстрастно. Генрих оказался в той же ловушке, что и я, однако один из нас обязан был из нее вырваться.

Закрыв глаза, я подумала о рте Клариссы, целующей Леду, об умелом языке и пальцах Ипполито. Обхватив Генриха за голову, я, как некогда Кларисса, целовавшая Леду, прижалась к губам мужа и осторожно раздвинула их языком. Он напрягся и отдернулся бы, если б я дала слабину, но я не уступила, пока он мне не ответил. Когда мы почувствовали себя увереннее, я перекатила его на себя и просунула руку между его ног. Его плоть затвердела.

Услышав подле себя движение, я распахнула глаза. Король Франциск поднялся, сдернул одеяло и обнажил ягодицы сына.

Мы с Генрихом посмотрели на него — король вернул одеяло на место и попятился, немного обиженно.

— Не останавливайтесь! Я только хочу быть уверен, что все происходит как следует. Больше я вас не потревожу.

Он отошел к камину.

Щеки Генриха покрылись красными пятнами. Поскольку всю ответственность я взяла на себя, то сразу стала гладить его бедра, пока он снова не возбудился. Наконец сам Генрих раздвинул мне ноги и пристроился между ними, как делал когда-то Ипполито, только сейчас не было ни нежности, ни страсти.

В момент совокупления моя решимость пошатнулась, тело напряглось. Я вскрикнула от боли. Генрих, наверное, боялся утратить уверенность и слишком резко приступил к делу. Я терпела, стиснув зубы. Через минуту его возбуждение достигло апогея. Он откинулся назад и выкатил глаза, и одновременно между моих ног потекло что-то теплое.

Отдуваясь, Генрих улегся на спину.

— Замечательно! — Король Франциск захлопал в ладоши. — Оба всадника проявили себя в турнире с лучшей стороны.

Натянув одеяло, я повернулась лицом к стене. Громко шепнув сыну, что девственницы склонны после такого события поплакать, король удалился.

В комнате повисла тишина. Я знала, что должна сделать комплимент Генриху, но меня охватила усталость, и я не могла пошевелиться. У меня болезненно сжималось горло — верный предвестник слез, о которых упомянул король.