Дьявольская Королева - Калогридис Джинн

Я молчала, надеясь, что Генрих оставит меня в покое, но он произнес очень тихо, уставившись в потолок:

— Прошу прощения.

— Вы не причинили мне боли, ваше высочество, — заверила я, глядя на стену. — Я вскрикнула только от неожиданности.

— Я имею в виду не это, — пояснил он, — хотя за это тоже прошу прощения. Просто я не был достаточно обходителен. Вы очень добры. Моим братьям и сестрам вы очень понравились и моему отцу — тоже.

Я изучала полог, висевший передо мной, игру света от огня в камине, блестящие золотые нити в ткани цвета бургундского вина и зеленого леса.

— А вам? — спросила я.

— Вы очаровательны, — застенчиво отозвался Генрих. — Благородны и в то же время сердечны. Вы произвели прекрасное впечатление на всех придворных. Но… я понимаю, что не так весел, как мои братья, и это раздражает отца. Я постараюсь исправиться.

— Вам не следует извиняться, — ответила я. — Я знаю, что вы не хотели этого брака. Я иностранка, гораздо ниже вас по происхождению, к тому же безобразна…

— Не говорите о себе так! — возмутился Генрих. — Я запрещаю вам это. Ваша внешность приятна; для того, чтобы быть привлекательным, необязательно иметь красивые черты лица.

Его слова были такими честными и бесхитростными, что я повернулась и посмотрела на него.

— Ох, Генрих, — вырвалось у меня.

И я потянулась к нему, но сделала это слишком поспешно.

Он поморщился и отстранился с таким невольным отвращением, что я замерла. Я поймала его застывший взгляд, смотрящий сквозь меня, словно он видел что-то ужасное. Я уловила в его взоре плохо скрытую ненависть и отпрянула.

«Как же, — подумала я, — смогу я рассказать тебе о моем кровавом сне, если ты меня не полюбишь?»

Генрих потупился.

— Пожалуйста, я… простите, Катрин, я очень устал.

— Я тоже устала. Мне бы хотелось уснуть, — произнесла я строго, повернувшись к нему спиной.

Он молчал. Наверное, размышлял, как унять мою обиду, однако ничего не придумал. Какое-то время он лежал без сна, затем все-таки забылся.

Если бы в моем новом доме было место, где я могла бы скрыться в одиночестве, я бы немедленно туда отправилась, но комнаты, в которых я провела свои последние девические дни, были полны слуг, а коридоры забиты гостями. Женщины дежурили в аванзале. Если бы я поднялась или даже пошевелилась, они тотчас бы услышали. Всю ночь мне пришлось провести там, где я меньше всего хотела находиться: в кровати Генриха.

Незадолго до рассвета из легкой дремы меня вывела зловещая мысль.

Возможно, то, что увидел Генрих, когда от меня отшатнулся, был не его ненавистный отец и не нежелательный брак. Возможно, со своей невинностью и чувствительностью он заглянул в мою душу и обнаружил там темное пятно.

ГЛАВА 17

В последующие недели Генрих ни разу не навестил меня и не пригласил к себе. Он охотился, участвовал в рыцарских турнирах, играл в теннис со своим старшим братом. Часто я сидела в большой внутренней галерее и наблюдала за Генрихом и Франциском. Один брат высоко поднимал левой рукой мяч и кричал «Tenez!», предупреждая, что сейчас он ударит мячом по высокой каменной стене, и необходимо увернуться от рикошета.

Франциск-младший, бледный и светловолосый, в противоположность своему смуглому и темному брату, пользовался всеобщей симпатией. Он посмеивался над своими оплошностями и всякий раз, когда совершал их, кланялся аудитории. В его присутствии Генрих оживал. Франциск был ниже ростом, тяжелее и неповоротливее физически одаренного Генриха. Мой муж легко переигрывал брата, хотя часто намеренно ошибался, чтобы Франциск хоть иногда брал верх.

Если Генрих не был занят охотой или спортом, он проводил немало времени с белокурой вдовой из свиты королевы Элеоноры. Франциск же любил посидеть за столом с сестрами и много раз приходил к нам на завтрак.

В один из таких дней я спросила его о белокурой даме. Выяснилось, что ее зовут Диана де Пуатье, ее мужем был Луи де Брезе, могущественный старик, сенешаль Нормандии. Бабушка Дианы происходила из рода Ла Тур д'Овернь, что делало нас родственниками. В четырнадцать лет мадам Пуатье стала придворной дамой в свите первой жены короля. За двадцать лет она заслужила репутацию достойной женщины. Одевалась скромно и, в отличие от других, не пользовалась белилами и румянами. Будучи набожной католичкой, она с негодованием отнеслась к появлению при дворе протестантов.