Мужчины не ее жизни - Ирвинг Джон

Между ней и Аланом давно существовал негласный договор: она не будет показывать ему ничего из написанного ею, пока она не решит, что работа завершена настолько, насколько это в ее писательских силах. Алан всегда побуждал к этому своих авторов. «Я смогу наилучшим образом выступить в качестве редактора, когда вы решите, что сделали все, что могли», — говорил он своим авторам. («Как я могу побуждать автора сделать новый шаг, если автор все еще идет?» — всегда говорил Алан.)

Если она могла провести Алана, внушить ему, что ее роман еще не готов, поскольку она говорит, что он не вполне готов, то себя-то Рут провести не могла. Она уже переработала роман; она даже сомневалась, сможет ли заставить себя перечитать роман, не говоря уже о том, чтобы делать вид, что перерабатывает его. Не сомневалась она и в том, что роман удался — это был ее лучший роман.

На самом деле единственное беспокойство, которое испытывала Рут в связи с ее новым романом «Мой последний плохой любовник», это страх, что книга оскорбит ее мужа. Главная героиня книги слишком уж была похожа на Рут до замужества одной своей стороной: она имела привычку завязывать романы с не подходящими ей мужчинами. Более того, плохой любовник, давший название роману, представлял собой невероятную комбинацию Скотта Сондерса и Уима Йонгблуда. То, что сей сексуальный подонок убеждает «Рут» (как, несомненно, назовет эту героиню Ханна) понаблюдать за проституткой с клиентом, вероятно, встревожит Алана в меньшей степени, чем тот факт, что так называемая «Рут», охваченная сексуальным желанием, теряет власть над собой. И именно стыд, который она испытывает потом (за то, что потеряла над собой власть), убеждает ее принять брачное предложение мужчины, который ей сексуально безразличен.

Как может Алан не оскорбиться тем, что следовало из нового романа Рут относительно причин, побудивших автора выйти замуж за него! То, что четыре года брака с Аланом были счастливейшими годами ее жизни (а это уж Алану было известно), не сводило на нет циничного (как ей казалось) признания, содержащегося в ее романе.

Рут довольно точно предвидела все, что скажет о «Моем последнем плохом любовнике» Ханна, а именно что ее менее авантюрная подружка сама перепихнулась с мальчишкой-нидерландцем, который оттрахал ее за милую душу на глазах проститутки! Сцена эта была унизительной для любой женщины, даже для Ханны. Но реакция Ханны мало волновала Рут — Рут привыкла пропускать мимо ушей интерпретации, которые давались Ханной ее художественной прозе.

И все же вот перед какой ситуацией оказалась Рут: она написала роман, который, несомненно, оскорбит многих читателей и критиков (особенно женского пола), но это не очень волновало ее. Единственный, кого Рут боялась оскорбить, Алан, вполне может оказаться тем человеком, которого «Мой последний плохой любовник» оскорбит больше всего.

Вечер, посвященный выходу в свет романа Эдди, представлялся Рут самым лучшим моментом, чтобы признаться в своих страхах Алану. Она зашла даже настолько далеко, что представила, как набирается мужества рассказать Алану о случившемся с ней в Амстердаме. Рут верила, что ее брак достаточно крепок для этого.

— Я не хочу ужинать с Ханной, — прошептала она мужу на вечере у Эдди.

— А мы разве не ужинаем с О'Харой? — спросил ее Алан.

— Даже с Эдди не хочу… даже если он попросит нас, — ответила Рут. — Я хочу поужинать с тобой, Алан, — с одним тобой.

С вечера они на такси поехали в ресторан, в котором когда-то Алан так галантно оставил ее наедине с Эдди О'Харой в тот казавшийся давним вечер после ее чтений в «Уай» на Девяносто второй улице с затянувшимся на целую вечность представлением, прочитанным Эдди.

У Алана не было никаких видимых причин не пить много вина: любовью сегодня они уже занимались и за руль садиться никому из них было не нужно. Но Рут подспудно не хотела, чтобы ее муж опьянел. Она не хотела, чтобы он был пьян, когда она будет рассказывать ему про Амстердам.

— Умираю — хочу, чтобы ты прочел мою новую книгу, — начала она.

— Умираю — хочу ее прочесть, когда ты будешь готова, — сказал ей Алан.

Он был такой спокойный — идеальное время, чтобы рассказать ему обо всем.

— Дело не только в том, что я люблю тебя и Грэма, — сказала Рут. — Дело в том, что я вечно буду тебе благодарна за то, что ты спас меня от прежней жизни, от жизни, которую я вела…

— Я знаю — ты мне уже говорила.

В его голосе послышалась нотка нетерпения, словно он не хотел, чтобы она снова рассказывала ему, как она постоянно, будучи одинокой женщиной, попадала во всякие неприятности, и о том, что до Алана ее суждения (если речь шла о мужчинах) неизменно оказывались ошибочными.

— В Амстердаме… — попыталась сказать она, но тут подумала, что уж если быть откровенной, то начать она должна с Сондерса и игры в сквош, не говоря уже о том, что случилось после игры в сквош. Но голос ее осекся.

— Показать тебе этот роман тем труднее, — начала она снова, — потому что твое мнение для меня важнее, чем когда-либо прежде, а твое мнение для меня всегда было очень важно.

Она сразу же начала уходить от того, что собиралась сказать! Она чувствовала, что страх схватил ее за горло с такой же силой, как в стенном шкафу Рои.

— Рут, расслабься, — сказал ей Алан, беря ее за руку. — Если ты считаешь, что тебе будет лучше работать с другим редактором… я имею в виду — из-за наших отношений…

— Нет! — воскликнула Рут. — Я вовсе не это имею в виду! — Она не хотела выдергивать руку, но такое желание вдруг у нее возникло. Теперь она пыталась освободить руку, но он положил ее себе на колени. — Я хочу сказать, что мой последний плохой любовник появился из-за тебя — это не только название.

— Я знаю, ты мне говорила, — снова сказал он.

В конечном счете их разговор свелся к пугающей и часто возникающей теме, кого нужно назначить опекуном Грэма на тот случай, если с ними что-нибудь случится. Что могло случиться с ними обоими, чтобы Грэм остался сиротой? Это было невероятно: они повсюду брали Грэма с собой. Если они погибнут в авиакатастрофе, то с ними погибнет и их мальчик.

Но Рут не могла оставить в покое эту тему. Крестным отцом Грэма был Эдди, а крестной матерью — Ханна. Ни Рут, ни Алан не могли представить Ханну чьей-нибудь матерью. Невзирая на всю свою любовь к Грэму, Ханна вела такой образ жизни, который делал для нее материнство затруднительным. Хотя внимание, которое она уделяла Грэму (несколько нервозное — именно так бывают внимательны к чужим детям женщины, решившие не иметь собственных), производило впечатление и на Рут, и на Алана, Ханна была совсем неподходящей фигурой для опекунства.

А Эдди, пусть он и стерегся женщин моложе его, казалось, понятия (ни малейшего) не имел о том, что нужно делать с детьми. Он вел себя неловко, даже глуповато в обществе Грэма. Эдди так нервничал рядом с Грэмом, что и Грэм начинал нервничать в его присутствии, а он вовсе не был нервным ребенком.

Ко времени их возвращения в «Станхоп» они оба были пьяны. Они пожелали своему мальчику спокойной ночи и поцеловали его. (Грэм спал на раскладной кровати в их спальне.) Они пожелали спокойной ночи и Кончите Гомес. Рут еще не закончила чистить зубы и подготовиться ко сну, а Алан уже уснул.

Рут заметила, что он оставил открытым окно. Даже если воздух на улице был сегодня какой-то особенный, оставлять окна открытыми в Нью-Йорке не стоило — шум утреннего движения мог и мертвого разбудить. (Он не разбудит Алана.)

В каждом браке у супругов есть свои конкретные обязанности; всегда есть кто-то один, кто выносит мусор, и кто-то непременно берет на себя обязанность следить, чтобы не кончился кофе, или молоко, или зубная паста, или туалетная бумага. Алан отвечал за температуру: он открывал и закрывал окна, он настраивал термостат, он затапливал камин или давал ему погаснуть. И потому Рут оставила открытым окно в их номере в «Станхопе». И когда первые утренние машины разбудили ее в пять часов, и когда Грэм забрался в кровать и улегся между родителями, потому что ему стало холодно, Рут сказала:

— Алан, если ты закроешь окно, я думаю, мы еще сможем поспать.

— Мне холодно, папа, — сказал Грэм. — Папа совсем замерз, — добавил мальчик.

— Мы все замерзли, Грэм.

— Папа сильнее замерз, — сказал Грэм.

— Алан? — начала говорить Рут.

Она сразу все поняла. Она осторожно обняла Грэма, который прижался к ней, и, не глядя, прикоснулась к холодному лицу Алана. Она опустила руку ниже — под одеяло, где ее тело и тело Грэма были теплыми, но даже и под одеялом Алан был холоден — холоден, как пол в ванной в ее вермонтском доме зимним утром.

— Маленький, — сказала Рут Грэму, — давай-ка пойдем в другую комнату. Пусть папа еще немного поспит.

— Я тоже хочу немного поспать, — сказал ей Грэм.