Харбин - Анташкевич Евгений Михайлович

– Уходим направо!

Прямо у подножия под южным склоном были поля. Всю неделю, сколько Кэндзи находился в расположении полка, лили холодные дожди, и до этого, как ему рассказали солдаты, тоже были дожди. Оказалось, что солнце было только в тот день, когда он приехал. Дожди пропитали землю, и вода хлюпала, поэтому Коскэ повёл группу по самой кромке южного склона, по границе полей. Сопка Богомольная была лысая, безлесная, сквозь крупный камень и щебёнку пробивалась трава, идти нормальным шагом было невозможно: что по склону, что по полям; все согнулись, и Кэндзи боялся, что сейчас у кого-нибудь с плеча соскользнёт ремень и чья-нибудь винтовка загрохочет по камням.

«Какая тут к чертям разведка, ночью высадить сюда весь полк, а с утра ринуться в атаку, а лучше часа за два перед рассветом, когда эти «бородатые» русские, – он усмехнулся, – будут спать! И вся задача!» – подумал он и посмотрел в спину Коскэ, тот и шёл как кошка – тихо.

Конечно, он видел фильм про лейтенанта Гаяси.

В то время, когда он вышел на экраны по всей Японии, Кэндзи было уже лет двенадцать, а может быть, и больше. Он видел и другие фильмы, которых мог не видеть Коскэ. Коскэ был года на три младше Кэндзи, а может, и на четыре. В школу, после младших классов, Кэндзи переехал к дядьке в Токио, и они с мальчишками бегали в кино в такие районы, где на любой фильм пускали каждого, который заплатит за билет. Он помнил толпы слоняющихся молодцов в европейских клетчатых куцых пиджачках и зазывал-кацубэнов, кричавших на всю улицу – про что кино. Они и впрямь все были в канотье, или, как их назвал Коскэ, смешных плоских шляпах. Тогда было модно подражать иностранцам, которых японцы, ещё уважавшие старые традиции, называли «бака гайджен», «дурак-иностранец», – далеко не всем японцам были к лицу клетчатые или фиолетовые узкие и короткие пиджачки.

Вдруг Коскэ остановился и прошептал:

– Господин лейтенант, надо двигаться строго на восток и идти поближе к полям, там трава гуще и нас будет не так слышно.

«Он прав!» – подумал Кэндзи.

– Ведите, Коскэ!

Он перестал думать о кино и почему-то вспомнил про путч, из-за которого отец Коскэ, простой сельский учитель, как он услышал об этом в кузове грузовика, сделал себе харакири. «А отец дал Коскэ хорошее воспитание, и зря этот Вакадзуки нападал на него!» Рано утром 26 февраля 1936 года полторы тысячи солдат 1-го и 3-го полков 1-й дивизии и 3-й полк 1-й гвардейской дивизии, поднятые по тревоге, напали на резиденции премьер-министра, министра финансов, внутренних дел, двора и генерал-инспектора военного обучения. Мятежники убили хранителя императорской печати, министра финансов, генерал-инспектора военного обучения, тяжело ранили главного камергера двора. Премьер-министр Окада, предупреждённый о нападении начальником своей канцелярии полковником Кобаяси Мацуо, сумел спрятаться и избежал смерти. Мятежники заняли полицейское управление, редакцию газеты «Асахи» и попытались проникнуть в военное министерство и Генеральный штаб. К концу дня под их контролем оказались центр Токио, резиденция премьера и здание парламента. И никто не поверил в то, что утром император, получив сообщение о бунте, сказал своему адъютанту: «Они убили моих советников и сейчас пытаются надеть шёлковую удавку на мою шею. Я никогда им этого не прощу. И не имеет значения, какими мотивами они руководствуются». После этого император отдал распоряжение своему военному министру «подавить путч немедленно». Однако, несмотря на это распоряжение, против мятежников не было предпринято никаких действий. Они укрепились в центре Токио и послали петицию «О немедленном роспуске парламента, назначении премьером генерала Миядзаки и сформировании нового правительства». Позже их притязания смягчились и свелись к требованию назначить Миядзаки командующим Квантунской армией. 27 февраля император вызвал командующего императорской гвардией Хондзё Сигэру и заявил ему, что, если не будут начаты активные действия против путчистов, он примет на себя командование императорской гвардией и подавит их. Высшее армейское руководство в это время продолжало вести переговоры с восставшими через того же генерала Миядзаки Дзиндзабуро, увещевало их и старалось склонить к прекращению мятежа. В Токийский залив вошла 1 – я эскадра военно-морских сил, и в столицу были доставлены наземные части ВМС.

Утром 29 февраля были перекрыты все дороги, ведущие в Токио, а населению центральных районов было предложено эвакуироваться. После обращения военного министра к мятежникам по радио солдаты и унтер-офицеры стали постепенно возвращаться в казармы, а мятежные офицеры – приходить в резиденцию военного министра, там их разоружали и арестовывали. Перед судом военного трибунала предстали семнадцать офицеров и двое гражданских. Все были приговорены к смерти и повешены на площади Ёёги в Токио. Все японские офицеры, независимо от того, поддерживали они путч или были против, сожалели, что он произошёл или что кончился так. Все понимали, что время тех, «кто носил за поясом два меча», закончилось без возврата. Конечно, Кэндзи об этом знал, хотя был обычным студентом и не думал о военной карьере, но старый дух, дух старой Японии, олицетворённый аристократической самурайской традицией «двух мечей», был близок ему, его отцу, и деду, и его старому сэнсэю, который, слава богам, не дожил до этого позора.