V. - Пинчон Томас

— С ее скоростью она оторвется от нас скоро, — беззаботно ответил Демивольт. — Расслабься.

Они ехали на северо-запад к Флориане. «Бенц» Вероники Манганезе исчез впереди в облаке гари и выхлопных газов. — Там может оказаться засада, предположил Стенсил.

— Они не из таких. — Демивольт повернул направо. В полумгле они обогнули Марсамускетто. У берега шумел тростник. Освещенный город позади казался наклоненным к ним, словно витрина в бедной сувенирной лавке. И как тиха была мальтийская ночь! Другие столицы издалека создают ощущение мощной пульсации, солнечного сплетения, чья энергия индуцируется в человеке, они обнаруживают свое присутствие за скрывающими их холмами или мысами. Но Валетта казалась безмятежно погруженной в свое прошлое, в средиземноморское чрево, в нечто изолированное — возможно, сам Зевс некогда обрек ее вместе с островом за былые прегрешения на вечный карантин, как запущенных больных. Так спокойна была Валетта, что даже с минимального расстояния она выглядела просто изображением. Переставала жить, пульсировать, возвращаясь к текстовой неподвижности своей истории.

Вилла ди Саммут стояла на небольшой возвышенности за Слиемой рядом с морем, фасадом к невидимому Континенту. Увиденное Стенсилом вполне соответствовало его представлениям о виллах — белые стены, балконы, несколько окон на обращенной к суше стороне, каменные сатиры преследуют в запущенном саду каменных нимф, керамический дельфин изрыгает в бассейн прозрачную воду. Но его внимание привлекла низкая стена вокруг виллы. Обычно невосприимчивый к художественному или бедекеровскому аспекту городов, теперь он готов был отдаться невесомым щупальцам ностальгии, нежно влекшим его назад, в детство — детство пряничных ведьм, заколдованных парков, волшебных стран. Эта стена ограждала сон, она извивалась в свете молодого месяца, внешне не более сплошная, чем декоративные выемки — некоторые в форме листьев или лепестков, а некоторые напоминали чуть ли не внутренние органы, не человеческие, разъедавшие ее испещренное прожилками и вкраплениями тело.

— Где же мы это видели? — прошептал он.

Одно из окон верхнего этажа погасло. — Пойдем, — сказал Демивольт. Они перемахнули через стену и поползли вокруг виллы, украдкой заглядывая в окна и подслушивая у дверей.

— Мы ищем что-то конкретное? — спросил Стенсил.

Позади зажегся фонарь, и голос произнес: — Поворачивайтесь, неспеша. Руки — в стороны.

Несмотря на крепкий желудок, на весь цинизм неполитической карьеры и на близившуюся старческую чудаковатость, Стенсил при виде лица над фонарем испытал легкий шок. Для настоящего лица, — увещевал он себя, — в нем слишком много гротеска, нарочитости, неестественной готики. Верхняя часть носа, казалось, сползла вниз, увеличив переносицу и горбинку; срезанный посередине подбородок переходил в неглубокую впадину на другой стороне лица, оттягивавшую уголок губ в полуулыбку. Там же, прямо под глазницей, бросался в глаза округлый кусок серебра. Свет от фонаря лишь усугублял впечатление от увиденного. Другая рука сжимала револьвер.

— Вы шпионы? — спросил голос, английский голос, особым образом искаженный ротовой полостью, о существовании которой можно было лишь догадываться. — Дайте-ка мне вас рассмотреть. — Он поднес фонарь ближе, и Стенсил заметил, как изменились его глаза, которыми в этом лице ограничивалось человеческое.

— Оба, — сказал рот. — Значит, оба. — На его глаза навернулись слезы. Значит, вы знаете, что это — она, и знаете, зачем я здесь. — Засунув револьвер в карман, он повернулся и сбежал вниз к вилле. Стенсил бросился было за ним, но Демивольт удержал его. В дверях человек обернулся. — Неужели вы не можете оставить нас в покое? Дать ей примириться с собой? А мне — быть просто опекуном? Это все, чего я хочу от Англии. — Последние слова были сказаны так тихо, что морской ветер чуть не унес их прочь. Фонарь и его владелец скрылись за дверью.

— Старый знакомый, — сказал Демивольт, — его появление вызывает нестерпимую ностальгию. Чувствуешь? Тоску, подобную той, что испытываешь, возвращаясь домой.

— Флоренция?

— Мы все там были. Согласен?

— Я не люблю дважды заниматься одним и тем же делом.

— Наша профессия не оставляет выбора, — угрюмо.

— Опять то же самое?

— Не сейчас. Было бы слишком скоро. Но подожди лет двадцать.