V. - Пинчон Томас

— Священник.

— Так я и думал. Теперь у нас нет на вилле ушей.

— Как бы одному из нас не пришлось закрутить роман с Манганезе. Другого выхода я не вижу.

— Может, ее не тянет к людям в возрасте.

— Шучу.

— Она странно посмотрела на меня. Тогда, в церкви.

— Старый кобель. Ты не сказал, что бегал в церковь на свидание с ней. Просто хотел слегка подколоть. Не получилось.

— Все дошло уже до предела, и любой наш следующий шаг должен быть решительным.

— Возможно, это глупо. Вступать с ней в открытую борьбу… Я оптимист, ты же знаешь.

— А я — пессимист. И это в некоторой степени нас уравновешивает. Возможно, я просто устал. Но я действительно считаю, что дело дрянь. Участие I Banditti говорит о том, что в ближайшее время они перейдут к еще более радикальным действиям.

— В любом случае надо ждать. Пока не поймем, чем занимается Фэринг.

Явившаяся в город весна обладала собственным языком пламени. Валетта казалась зацелованной до дремотного добродушия, пока Стенсил поднимался на холм в церковь Фэринга — к юго-востоку от Страда Реале. В церкви никого не было, тишину нарушал лишь храп из исповедальни. Старясь не шуметь, Стенсил на коленях заполз в другую половину и грубым жестом разбудил священника.

— Тайну этой будки может нарушить только она, — ответил Фэринг, — а не я.

— Вы знали, чем занимается Майстраль, — сердито сказал Стенсил, — и скольким цезарям он служит. Неужели вы не могли ее успокоить? Разве в иезуитских семинариях не преподают гипноз? — Он сразу же пожалел о своих словах.

— Не забывайте, я уезжаю, — холодно: — поговорите с моим преемником, отцом Аваланшем. Возможно вам удастся научить его предавать Бога, церковь и паству. Со мной у вас не вышло. Я обязан поступать так, как подсказывает совесть.

— Черт знает, кто вы такой, — взорвался Стенсил. — И совесть ваша каучуковая.

Немного погодя: — Ну, я могу сказать ей, что любой отчаянный шаг с ее стороны — возможно, угрожающий благополучию ребенка, — есть смертный грех.

Злость прошла. Вспомнив про "черт знает": — Простите меня, отец.

— Священник усмехнулся. — Не могу. Ведь вы англиканин.

Женщина подошла так тихо, что и Стенсил, и Фэринг чуть было не подпрынули, когда она заговорила.

— Коллега.

Голос, голос — конечно он знал его. Пока священник — достаточно опытный, чтобы не выдать своего удивления, — представлял их друг другу, Стенсил пристально вглядывался в ее лицо, будто ожидал, что оно раскроется. Но на замысловатой шляпке она носила вуаль, и лицо было не более выразительным, чем лицо любой встреченной на улице элегантной женщины. Чуть открытая рука в перчатке казалась почти твердой от обилия браслетов.

Итак, она пришла сама. Держа слово, данное Демивольту, Стенсил ждал, что будет делать Фэринг.

— Мы уже встречались, синьорина Манганезе.

— Во Флоренции, — донесся голос из-под вуали. — Помните? — поворачивая голову. В волосах, под шляпкой виднелся резной гребень из слоновой кости с пятью распятыми лицами, исстрадавшимися под шлемами.

— Допустим.

— Сегодня я заколола волосы гребнем. Знала, что вас здесь встречу.

Вне зависимости от того, предает ли он сейчас Демивольта, и что бы там ни готовилось в июне, — в любом случае, — подозревал Стенсил, — вряд ли может он что-то предотвратить, чем-то манипулировать для выполнения непостижимых заданий Уайтхолла. То, что он полагал концом, оказалось лишь двадцатилетним перерывом. Бесполезно спрашивать, — понял Стенсил, — следила ли она за ним, или же к встрече их направила некая третья сила.

По дороге на виллу в ее «Бенце» он не проявлял обычного автомобильного беспокойства. Что толку? Ведь они попали сюда с тысяч своих улиц, дабы снова войти рука об руку в теплицу флорентийской весны, оказаться плотно вставленными в квадрат (внутренний? внешний?), где произведения искусства парят между оцепенением и пробуждением, все тени еле заметно удлинены, хотя ночь не спускается, и полная ностальгическая тишина царит на просторах души. И все лица — полые маски, а весна — осознание не то усталости, не то лета, которое — как вечер — не наступает никогда.

— Мы ведь союзники? — Она улыбнулась. Они праздно сидели в темной гостиной и смотрели в пустоту ночи через черное, выходящее на море окно. — У нас одна цель — не пустить Италию на Мальту. Второй фронт. Определенные элементы в Италии не могут позволить себе его открыть — пока.